* * *
Мы согреем холодные стены сарая дыханьем своим.
Мы прославим шершавое сено во многих стихах и новеллах,
А уйдем, и от дома останется пепел, железо и дым.
И деревья с такими листами, как уголь. И ветер, наверно.
Ветер крутит в трубе, и гудит, и ревет, как несытое пламя.
И на сажу ложатся сердито косые захлесты дождя.
Мы простимся на мокром фанерном перроне с сухими глазами.
Пепел по ветру пущен, наверно. И поезд гудит, отходя.
* * *
Я знала: это – чудо,
и знала власть чудес,
но что-то было чуждо,
как сумеречный лес.
Художник неумело
указывал холсты,
сама ж я не умела
проникнуть их черты.
Наутро я проснулась
высо́ко над Москвой,
кругом стена тянулась
холодной мастерской.
И стали мне понятны
полотна на стене –
и полосы, и пятна,
и что́ все это мне.
* * *
Когда смолкают короли,
пред занавес выходит шут,
он вертит пестрой головой,
и он умнее всех.
Когда смолкают короли,
суфлер тетрадку закрывает,
где их священный бред
дословно занесен заранее.
Пред занавес выходит шут,
и он умнее всех,
и вы хохочете ужасно,
чтоб заглушить его.
Давно умолкли короли,
и за кулисами короны картонные на полочках лежат,
и шут пошел к себе домой,
он вертит пестрой головой,
и он умнее всех.
* * *
Ну где же дом, который для меня построил Джек?
И где синица?
Синица в небе, а журавль за морем.
Поди, душа моя, на площадь, попляши,
повеселись, пока фонарики горят.
В конце концов – нужна ли крыша для души?
Синица в небе. И в моих стихах.
В стихах моих поют-свистят синицы
заместо синей птицы.
Поди, душа моя, порадуйся, попрыгай,
ладошкою в ладошку постучи.
Журавль за морем. И в моих стихах
с эпиграфом перевранного Блока.
И мачты ломятся. И птицам плохо.
Поди, душа моя, поди себе, посмейся.
А я отправлюсь в книжный магазин
и мне откроют нужную страницу.
Вот дом, который построил Джек.
А это синица.
А где же Джек?
* * *
Стуча копытами по небу,
стуча копытами,
к распластанному Фебу,
стуча копытами,
стуча и бормоча не в тон,
рванусь и расшибусь,
как Фаэтон.
Обломки колесницы погребут, потом отроют,
и им в музеях место уготовят,
но без меня.
Шестая спица в колеснице
моя разгоряченная повадка,
моя – не для небес моя походка
и перенапряженность
до белых пятен на косточках кистей.
О Боже, как занятен
конец иных затей.
* * *
Прости меня.
Мой взгляд с уклоном.
Но я еще взгляну тебе в глаза.
И загляну.
И с перебитым звоном
качнется и сорвется колокольная глава.
На звоннице, на звоннице к малиновой заутрене
звонарь – увы – молчит.
Увы – молчит звонарь.
На звоннице разметанные кудри
и откатившийся, забывшийся, разбившийся фонарь.