То, что я про него сказал, такого шуму не стоит. Вина моя вся та, что я лишь посмеялся, что у него зима за воинов дерется. За это, кажется, не должно бы сердиться. Хоть множество было бы о чем еще сказать, однако я всего не хотел сказать. Вот если бы я сказал, что картины ни одной порядочной в «Россиаде» нет, все здание — развалины и все картины дурные,
Акафистов с молебнами не занимать же стать.
Когда по совести всю истину сказать,
Тогда имел бы он причину осердиться.
А за одну зиму за что б ему браниться?»
— «Ведь вот как о других чего не говоришь,
Как кто бы ни писал несносно, да молчишь,
Никто небось тебя никак не позамает,
А всякий и тебя, читая, похваляет.
Ну сам ты рассуди, когда б ты про Хвостова сказал, что он скверно все, что ни писал, писал, когда б Петрова ты осмеял язык и «Энеиду» и сказал бы, что он с надсадою стихи свои сбирает, и таким несносным языком, ведь и он бы право получил сердиться. Нет, право, клев<ет>ать (?) сочинениям не годится. Нет, я надеюсь, что ты об них ничего такого не скажешь, а иначе врагов премножество себе на шею навяжешь».
«ЗАЧЕМ ГЛУПЕЦ СКОРЯЙ ДО СЧАСТЬЯ ДОСТУПАЕТ?..»{*}
Зачем глупец скоряй до счастья доступает?
Затем, что глупостей людских не осуждает.
Вот Чемен, например, не станет говорить,
Что Собакин, не зная, чем себя на свете отличить,
Хотел чрез колокол до славы доступить,
Который в слух людей звуча бы возвещал,
Что бытие ему Собакин дал.
И сею ирониею и о других продолжать. Про Хераскова «Россиаду» не скажет, например, что в ней зима только и побеждает, а не сами воины своею храбростью.
Признайся, Львов, ты свет довольно сей уж знаешь:
Не всё ль ты в нем мечту одну лишь обретаешь?
Мне кажется, что нет в нем истины ни в чем,
И всё, что видим мы, ложь видим мы во всем,
Меж лжою родились, в обманах возрастаем
И сами быть другим обманом привыкаем.
Скажи кто истину, тот верно пропадет
И век в несчастьи свой и в бедствах проведет.
Кто злобен родился, казаться добрым тщится,
Чтоб ложным видом сим до счастия добиться.
Потребны ли чины, богатство и порода,
Чтоб отличить себя от низкого народа?
Мне кажется, благородство не в титлах состоит,
А истинный его в достоинствах вид.
Нередко подлеца находим под звездой,
А благородный дух в одежде лишь простой.
<............... >
И в них получишь всё: мне кажется, что нет.
К чему же к суетам стремиться от сует?
Положим, ты найдешь, что ты найти старался,
Желанью твоему предмет уж не остался.
Ты сделался богат, чинами награжден,
Прославлен, возведен и отличен.
Что ж, больше выиграл ты пред смертными другими
Богатством, титлами и званьями своими?
Мне кажется, ты то ж, что ты и прежде был:
Ты ныне человек и прежде тем же слыл.
Подвержен слабостям таким, каким и прежде,
Хоть слаще ешь и пьешь, хоть в лучшей ты одежде.
И царь таким же сном, как и крестьянин, спит.
На это скажешь ты, я знаю, может быть,
Как я сужу, одним лишь стоикам судить.
Вели́ка разница богату жить иль скудно.
И разницы не знать в том было б безрассудно,
Рабом ли слабым быть, иль властным господином
И ниже быть мне всех имением и чином.
Противное сему я тотчас докажу
И те ж слова твои наоборот скажу.
Я лучше чту рабом быть себе и вольным,
Как господином тьмы других господ невольным.
Сие-то самое умы и ослепляет
И быть других рабов рабами заставляет.
Издревле человек, привыкший возноситься
И пред подобными себе всегда гордиться,
На вымыслы готов, то средство изобрел,
Чтоб власть над равным он приманкой возымел;
И всякий выдумал свое к тому посредство.
Сей вымысл шел из рода в род, как будто бы наследство.
Тот златом и сребром слабоумов ослеплял,
Другой сокровищем других людей пленял.
Так люди от людей обманутыми стали.
Как куклами детей, людей всё забавляли.
Правители земель хитростию превзошли
И способ, как людей уловлять, нашли.
Издревле ценными дарами награждали,
Потом уж лентами людей прельщать уж стали.