Одоевский формулировал не только свое собственное жизненное credo, когда еще совсем юным писал: «Ничто более не возмущает меня, как холодность, особенно в молодом человеке» (из письма к В. Ф. Одоевскому от 24 августа 1821). К 15 октября того же года относится его чрезвычайно характерное письмо: «Может быть, — писал он брату, — прочел ты до конца последний мой вздор и, может быть, подумал, что я не в полном уме; все зависит от минуты, когда ты распечатывал письмо: стоило только быть хладнокровным, чтобы почесть меня сумасшедшим. Итак, едва ли уже не сбираешься ты описать в элегии несчастие молодого человека, который, по крайней мере, чем-нибудь похож на Торквато. Называй меня полоумным, сумасшедшим: я не буду оправдываться; не буду отдавать тебе отчета ни в чувствованиях, ни в мыслях, ибо только хладнокровный человек может следовать за связью мыслей своих. Я упустил из рук нить Ариадны и бродил в лабиринте: это худо, весьма худо, признаюсь в том откровенно, но ум может ли быть в вечном согласии с сердцем?» Далее следует четверостишие, посвященное той же мысли. Вспомним слова Чацкого: «Ум с сердцем не в ладу». Александр Одоевский был одним из тех, о ком говорил Грибоедов устами Чацкого:
Зимой 1824— 1825 годов Одоевский был принят в Тайное общество.
Облик Александра Одоевского был искажен дореволюционным литературоведением. О понимании им декабризма как якобы «противозаконного насилия» писал монархический историк А. И. Сиротинин. Некоторые литературоведы (Н. А. Котляревский, Ю. И. Айхенвальд и другие), признавая верность поэта гуманным убеждениям, изображали, однако, эти убеждения крайне расплывчато, лишали их какого-либо конкретного содержания. Более того, иногда Одоевский изображался верившим в торжество правды лишь в потустороннем мире и считавшим день 14 декабря преступным. П. Н. Сакулин писал о «случайном декабристе». Даже впоследствии, в советский период, когда были опубликованы новые, ранее неизвестные стихи Одоевского, П. Н. Сакулин продолжал характеризовать его как человека и поэта, чуждого революционному пафосу.
Всем этим утверждениям противостоят факты, противостоит и то, что говорили об Одоевском другие декабристы. Так, например, знавший его хорошо Н. И. Лорер писал, что Одоевским руководили «не ребячество, а любовь к отечеству и стремление на развалинах деспотизма, самого самодурного, самого пагубного для общества, <построить> благо России».
Советские исследователи декабристской литературы доказали искренность и глубину убеждений Одоевского. При этом, однако, об участии его в Северном обществе нередко говорится не вполне справедливо: зная о революционных планах, являясь сторонником вооруженного восстания, Одоевский будто бы был захвачен лишь романтической стороной предстоящего подвига и даже не разбирался как следует в целях и задачах Общества. Между тем нельзя не видеть значительно большей роли Одоевского в Обществе. Он находился в самом центре событий, причем вовсе не только перед самым восстанием. Его квартиру на Почтамтской улице М. В. Нечкина совершенно справедливо называет «революционным гнездом»; это был один из трех центров заговора (квартиры Рылеева, Оболенского, Одоевского). Одоевский организовал коллективную переписку «Горя от ума», а, как известно, распространение списков «Горя от ума» было существенным моментом пропагандистской деятельности декабристов. Одоевский получил от H. М. Муравьева последний вариант его конституции, видимо для той же цели. Мы знаем, что Одоевский принял в Общество двух членов — А. Е. Рымкевича и А. А. Плещеева, вел беседы о «деспотическом правлении» с В. М. Голицыным, А. К. Ливеном, А. А. Суворовым, пытался вовлечь в Общество двоюродного брата; влиянием Одоевского объяснял Кюхельбекер свое, как он выразился, возвращение «на путь самоотвержения и добродетели». Участвовал Одоевский и в обсуждении проектов конституции. В показании Рылеева об известном эпизоде с Якубовичем, которого он отговаривал от убийства Александра I, мы находим неоднократные упоминания об активном вмешательстве Одоевского. «Восторженный и увлекающийся» — постоянные эпитеты, применяемые к Одоевскому, безусловно справедливы, но тот оттенок снисхождения, который им обычно сопутствует (в политике, мол, Одоевский разбирался мало, но увлекся все же всерьез), явно не оправдан.