Лагутин встал, сделал шаг по направлению к Аркадию Михайловичу, потом отступил назад и снова сел в кресло.
— Вот что теперь я вам скажу, Казик. Вы никчемный человек да к тому же фантазер и наглец. И если бы я вас по-прежнему воспринимал всерьез, то… Скажите спасибо, что вы для меня абсолютный ноль.
— Спасибо, — ухмыльнулся Аркадий Михайлович, поднялся со своего места и уже у самого порога добавил: — Только я ноль с палочкой. Даже несколько нолей с палочкой.
…Виктор Эдуардович буквально выгнал из своего кабинета помощника, потом без всякого повода устроил нагоняй секретарше, а затем ещё нескольким сотрудникам, и занимался разносами до самого вечера, пока вдруг не выдохся и не почувствовал, что вокруг образовалась совершеннейшая пустота, а внутри него — почти полный вакуум.
Ну вот, он сделал почти всё, что мог. Но, наверное, отнюдь не всё следовало делать. Он зря затеял эту игру с телевидением, хотя игра-то получилась красивая — по крайней мере, поначалу. На самых законных основаниях доложил в Москву, своему товарищу Мишанину, первому заместителю руководителя Федерального инвестиционного агентства. Так сказать, послал ещё один, предельно тревожный сигнал по поводу Грибанова, исходя из публичной информации, — строго по делу, ничего личного.
А оно вон как вышло. Теперь Саша Грибанов должен ему, Лагутину, сказать спасибо, но не скажет, потому что кто же благодарит за кучу дерьма, которую намеренно оставили у твоего порога, даже если в это дерьмо случайно вляпался твой враг.
Ну да, затеялся он с телевидением потому, что сильно засомневался в Казике. Вообще-то он в нём с самого начала сомневался: скользкий тип — как масленок, на вилку не подцепишь. Но ведь Плахов порекомендовал… не кто-то с улицы. А оно опять же вон как вышло…
Кстати, откуда Казик разнюхал про возвращение дочки Грибанова? Впрочем, понятно, откуда. От Борисевича, которого в одну компанию с ним свела эта дурёха из модного салона.
Плохо. Очень плохо… Дал волю эмоциям, вытурил толстяка взашей, а ведь ничего толком не выяснил. И как теперь выяснять — теперь уже не по делу, а исключительно из соображений личных?
Опытный чиновник, мастер аппаратных игр, знаток властных перипетий, Виктор Эдуардович Лагутин был крайне недоволен всем на свете и собой в том числе.
Надо ехать домой, решил он. Дома хорошо, спокойно и там есть Валюша, которая накормит, обогреет, обласкает. С чем Виктору Эдуардовичу абсолютно повезло в жизни, так это с женой. Её он любил почти так же, как власть.
Он уже собрался покинуть кабинет, но тут раздался телефонный звонок.
— Привет, Виктор! — услышал Лагутин голос Мишанина и мгновенно насторожился.
Ну да, конечно, следовало бы самому связаться с Николаем Фомичом, сообщить про Грибанова, и он даже несколько раз, в коротких перерывах между разборками с сотрудниками, намеревался это сделать, но всё откладывал, всё медлил, потому что ещё не решил, как лучше преподнести информацию и на кого сослаться в качестве источника этой информации. И вот теперь Мишанин объявился сам.
Обычный деловой звонок или уже прознал? А если прознал, то от кого? Не от Грибанова же? Нет, такого Виктор Эдуардович себе представить никак не мог.
— Здравствуй, Николай Фомич, — отозвался он, прикинув, что пока лучше помолчать, а там видно будет.
— Тут, значит, ситуация такая…
В трубке повисла пауза, и Лагутин вдруг совершенно явственно ощутил тяжесть этой паузы, и мгновенно представил каменную плиту, которая опускается на него, Виктора Эдуардовича, — а ведь у него никогда не было болезненного воображения.
— В общем, непростая ситуация, — произнес наконец Мишанин. — Наш главный решение тут принял… Считает Шинкаренко, что на твоё место нужен другой человек. Понимаешь, структура-то наша такая, что мы должны быть, как жена Цезаря, — вне подозрений. Чтобы полная объективность и беспристрастность. А потому нужен человек совершенно нейтральный и лучше вообще из другого города. Чтобы связями опутан не был, заморочек ни с кем не имел, ни дружбы особой, ни вражды явной — только деловые отношения. Я, сам понимаешь, был против, но главный уперся…