И Даша сказала:
— У тебя добрые глаза.
— И что из этого? — сказал я.
— Мой дедушка, мамин папа, — художник, — сказала Даша, — он рисует портреты. И он мне сказал, чтобы понять человека, надо посмотреть ему в глаза. Если они добрые, значит, и человек добрый. Ты — добрый, и поэтому я тебя выбрала.
— И у тебя добрые глаза, — сказал я.
Но Даша возразила:
— Нет, у меня глаза зеленые, как у кошки. А кошки не всегда добрые. Они разные. И я разная. Иногда совсем-совсем не добрая. Дедушка нарисовал меня с кошкой в руках. И глаза у нас с кошкой на этом портрете одинаковые., как говорит дедушка. Этот портрет висит у меня над кроватью. Кстати, он свою кошку зовет, как и меня, Дашкой. И имя мне он придумал. Говорит, шляхетное! Паненку так звали в их деревне.
Даша вошла в мою жизнь совершенно неожиданно. Я вдруг неожиданно повзрослел. И так же неожиданно для самого себя я вдруг почувствовал, что не могу жить без Даши. Мне хотелось ее видеть, слышать ее голос, думать о ней. О своем состоянии я почему-то сказал не маме, а папе. И папа сказал:
— Ты,, влюбился.
И я сказал:
— Папа, мне не хочется расставаться с Дашей!
— А почему ты должен расставаться? — спросил папа.
Я удивленно посмотрел на него: неужели забыл? И сказал:
— Мы же едем в Америку!
Летом мы прошли интервью в американском посольстве и могли уже ехать в Нью-Йорк, где жили папины сестры, но мама решила задержаться с отъездом, чтобы я смог закончить школу.
— Я тогда хотел, чтобы время пробежало быстрее, но тогда я не знал Дашу! — сказал я папе. — Ты знаешь, как мне теперь плохо?
— Знаю, сынок, — сказал папа. — Но ты же расстаешься с Дашей не навсегда, ты будешь писать ей письма, а потом, когда подрастешь, приедешь за ней, женишься и привезешь ее в Америку.
— А мне можно про это сказать Даше? — спросил я.
Мы никому в Краснополье не говорили, что собираемся ехать, и мама строго-настрого предупредила меня молчать:
— Кто знает, что и как получится, — сказала она. — Скажем обо всем в последний день. И то, самым близким друзьям. В Славгороде за день до отъезда вырезали еврейскую семью. Думали, что они золото вывезти собрались!
— У нас золота нет, — сказал папа.
— У них тоже не было, — сказала мама. — Я вам сказала — молчите! И все.
И мы молчали. Но мне очень хотелось об этом сказать Даше. Я чувствовал, что Даша меня успокоит и мне станет легче. И папа это понял:
— Скажи, — сказал он.
— А мама что скажет? — спросил я.
— Я с мамой поговорю, — сказал папа.
И я рассказал все Даше.
Даша молча, не прерывая меня, выслушала мой рассказ, потом, задумавшись, сказала:
— Мне тебя будет не хватать.
— И мне тебя, — сказал я.
— Но, слава Богу, ты не на войну едешь, как говорит моя бабушка, папина мама. Она всегда так говорит, когда что-нибудь не получается, как мы хотим. И еще она всегда не забывает сказать: раз не на войну, значит, все еще будет у нас хорошо! — Даша осторожно дотронулась рукой до моей руки. — Все будет хорошо! Ты же едешь не куда-нибудь, а в Америку. Там тебе будет хорошо. А если тебе будет хорошо, значит, и мне будет хорошо. А потом ты приедешь за мной.
— Да, — сказал я.
— И привезешь мне Барби, — сказала Даша.
— Кого? — переспросил я.
— Кукла такая есть, американская, — сказала Даша, — в Минске у нас в классе, у одной девочки папа работал в ООН, и у неё была Барби. Это, правда, было в первом классе. Но я и сейчас помню, как я хотела иметь такую куклу.
— Я привезу тебе Барби, — пообещал я.
— У нас впереди еще почти два года. Давай пока не думать про отъезд, — сказала Даша. — Хорошо?
— Хорошо, — согласился я.
Но два года неожиданно сжались в полтора месяца: в жизни не всегда все можно заранее предугадать. Где-то перед Новым годом мы получили письмо из посольства, в котором интересовались причинами нашей задержки с отъездом. И вслед за этим письмом пришло письмо от тети Розы. В нем она, как говорит папа, метала огни и молнии в наш адрес и требовала, чтобы мы незамедлительно выехали: у них там все говорят, что могут вообще закрыть въезд в и мы не понимаем, что играем с огнем, а даже лучше будет, если школу он закончит в Нью-Йорке, а не в вашем идиотском Краснополье.
— Может, Роза и права, — сказал папа. — Здесь тоже может все поменяться. И мы останемся при своих чемоданах.
Мама, как всегда, два дня думала, прикидывала, как лучше поступить, и, в конце концов, согласилась со всеми, что надо ехать сейчас. И ее аргумент был убедительней всех:
— Я, как , тяну время и держу ребенка в радиации!? У меня есть голова на плечах или нет?
Даша, узнав о приближающемся дне моего отъезда, вздохнула и согласилась с маминым доводом:
— Мне, конечно,, очень хочется, чтобы ты здесь оставался подольше, но мама твоя права. Мой папа говорит, что здесь очень большая радиация. И продукты грязные... Не переживай, мы увидимся!
— Увидимся! — сказал я.
И почему-то не поверил в сказанное. К горлу подступил комок, и я едва удержался, чтобы не заплакать. Ведь Даша сказала как-то, что мужчины не плачут.
Уезжали мы за день до 8 Марта. Заказали автобус на автобазе, и он должен был приехать за нами в три часа ночи. В этот вечер в клубе было торжественное собрание, посвященное женскому дню, а после него концерт. Давали его преподаватели и ученики нашей музыкальной школы. Выступала на нем и Даша.
— Куда ты пойдешь, — сказала мама, — ночью нам уезжать!
— Я послушаю Дашу и сразу уйду, — сказал я и с надеждой посмотрел на маму.
— Пусть идет, — сказал папа. — В автобусе отоспится.
И мама согласилась.
Даша выступала в первом отделении. Постоянный наш ведущий Сашка-цыган объявил выступление Даши:
— Ноктюрн Шопена.
Даша вышла на сцену. Посмотрела в зал. Увидела меня. И пошла не к пианино, а к микрофону.
— Я сегодня буду играть не ноктюрн Шопена, — сказала тихим голосом Даша, — а полонез Огинского. Он называется «Прощание...– она на мгновение замолкла, потом докончила предложение, — с Родиной», — и пошла к пианино.
И я понял, что это прощание Даши со мной.
Вместе со звуками музыки дрожь побежала по телу, и я, как во сне, вместе с Дашей, побежал в город нашей любви. Даша крепко держала меня за руку, но потом налетевший откуда-то ветер разорвал наши руки, и мы разлетелись, как птицы, напуганные стрельбой. И когда замер звук и стоящий за мной мужчина спросил:
— Тебе плохо, мальчик? — я очнулся.
И сразу увидел почему-то Дашину маму.
В клубе было очень много народа. Но увидел почему-то я только её. Она вытирала слезы.
А потом меня отыскала Даша.
— Спасибо, что пришел, — сказала она. — Я тебя очень хотела видеть.
— И я тебя, — сказал я.
— Ты будешь до конца? — спросила Даша.
— Нет, — сказал я, — ты же знаешь, в три часа уезжаем. Надо идти домой.
— Я приду провожать, — сказала Даша.
— Не надо, — сказал я, — спи!
–Приду, — возразила Даша.
И пришла. Успела буквально в последнюю минуту. Автобус уже выехал со двора и разворачивался возле военкомата. И в это время я увидел ее.
Автобус остановился, и я выскочил к Даше.
— Еле успела, — сказала Даша, — хорошо, что мама будильник поставила.
Меня первый раз в жизни поцеловала девочка. Я заморгал от растерянности. А Даша заплакала. И я сжал губы, чтобы не заплакать. Мама, поняв наше состояние, выскочила из автобуса и обняла Дашу.