— Что ты, Дашенька, плачешь? Вы увидитесь ещё! Обязательно. Он приедет и сразу тебе напишет! — мама говорила ей то, что сказать должен был я, но я не мог сказать ни слова, ибо слезы переполняли меня...
Всю дорогу до Минска я молчал, держа на коленях Дашин подарок.
И папа с мамой тоже молчали.
Расстался я с картиной, когда таможенники начали осматривать наши вещи. Высокий полнолицый парень взял в руки картину и, повернувшись к маме, спросил:
— У вас есть разрешение Министерства культуры?
— Нет, — растерянно сказала мама. — Это сыну подарила девочка буквально перед отъездом. Это ее портрет!
— Понимаю, — сказал таможенник и вздохнул, — но по закону нельзя пропускать. Вас кто-нибудь провожает?
— Нет, — сказала мама.
Парень посмотрел еще раз на картину и повернулся ко мне:
— Оставляешь невесту, — сказал он.
— Да, — сказал я и с надеждой посмотрел на него, — пожалуйста, не забирайте картину.
Он задумался, а потом в сердцах сказал:
— Воссоединение семей!? Кто-то воссоединяется, а кто-то разъединяется. Не просто в жизни устроено. У меня девушка осталась в Литве. В соседней деревне живет. А сейчас это уже заграница, — он махнул рукой и протянул мне картину. — Бери!
— Спасибо, — сказал я.
Таможенник подмигнул мне и сказал:
— Дай вам Бог не растеряться! — и ушел.
И картина осталась у нас.
В Нью-Йорке, в аэропорту, нас встречали папины сестры. И тетя спросила:
— Ну как таможенники поиздевались над вами? Когда мы летели из Ленинграда, эти устроили нам вырванные годы!
— А у нас были хорошие люди, — сказал я.
, ты, наверное, проспал таможню?
— , — сказал папа, — нельзя всех мерить под один аршин, как говорила наша мама. У нас были даже очень хорошие люди!
— Может быть, — сказала тетя, оставшись в душе при своем мнении.
Как только мы устроились с жильем, я написал письмо Даше. И стал ждать ответа. А ответ не приходил. И я написал новое письмо. Второе, третье, четвертое... Папа говорил, что письма идут пароходом и поэтому надо ждать месяца три-четыре, а мама говорила, что они не доходят, их вскрывают на почте, ищут доллары. А потом, примерно через полгода, вернулось моё первое письмо с припиской, что адресат выбыл в неизвестном направлении. А потом вернулись второе, третьедесятое.
Я очень переживал. И папа с мамой, как могли, успокаивали меня.
И папа сказал:
— Станешь взрослым, получишь паспорт и съездишь в Краснополье, поищешь Дашу, а пока надо учиться и взрослеть!
И я стал учиться и взрослеть.
ДАША
Когда я вернулась домой, проводив , мама не спала.
— Тебе плохо? — спросила мама.
— Плохо, — сказала я. — И мне не хочется говорить.
— Ложись, — сказала мама.
И я легла не раздеваясь. И долго смотрела на гвоздь на стене, на котором висела дедушкина картина. И думала, что, наверное, не надо было дарить картину, потому что я на ней слишком красивая, а в жизни я хуже. будет представлять меня такой, как я на картине, а потом увидит, какая я есть, и разлюбит. А приедет он много-много дней, и я буду совсем-совсем другой. Я долго думала про это, может час, а может два, а потом не выдержала и окликнула маму и рассказала ей про это.
— Глупенькая, — сказала мама, — ты будешь еще красивее.
— Откуда ты знаешь? — спросила я.
— Я все знаю, — ответила мама, — и что было, и что будет!
— Как цыганка? — спросила я.
— Как мама, — сказала мама.
— Тогда скажи, напишет мне или нет? — попросила я.
— Напишет, — сказала мама.
И я стала ждать письма. Каждый день, приходя из школы, прежде всего смотрела почту. Но письма из Америки не было. И так прошло два месяца. А потом папа пришел раньше времени с работы и сказал, что их с мамой переводит в Гомельскую область, в Калинковичи.
— Им кажется, что здесь мы набрали не все рентгены и нам решили их добавить, — сказал папа, — так что опять в путь-дорогу!
— А как меня найдет ? — испуганно спросила я.
— Если судьба, то найдет, — сказал папа. — А если нет, то на нет и суда нет. Такие вот пироги, !
меня зовет папа: когда мне было пять лет, я как-то в детсаде узнала, что у меня папа еврей, а мама — белоруска. А кто я, мне не сказали. Я пришла домой и спросила у мамы:
— А кто я?
— Спроси у папы, я в таких сложных вопросах не разбираюсь, — сказала мама.
А папа выслушал меня, подумал и сказал:
— Ты.
— Почему? — спросила я.
— Потому что у тебя папа еврей, это значит евро, а мама белоруска — это значит белка, вот и получилось ! — объяснил папа. — Довольна?
— Довольна, — сказала я.
А потом я про это спросила у бабушки Розы. И бабушка сказала:
— Если законам, то национальность по маме, и ты — белоруска, а если законам, то по папе, и ты — еврейка. Так что, кем хочешь, тем и будь!
А дедушка Адам объяснил все по-другому:
— Все люди от Адама и Евы. Так что ты Адамова внучка!
— Твоя? — уточнила я.
— И , — согласился дедушка.
Так меня дома и зовут: то , то Адамова внучка.
Я как-то про это рассказала , и он сказал, что будет меня звать просто белкой. И покупать мне орешки, которые я очень люблю. Если бы он знал, в какое колесо попала его белка?
В последнюю неделю перед отъездом из Краснополья я, каждое просыпаясь, колдовала, как маленькая девочка:
— Пожалуйста, пожалуйста, пусть сегодня будет письмо от Даника!
Но письмо не пришло... И мы уехали.
Из Калинковичей я послала письмо на почту и очень просила переслать мне письмо, если прибудет на мой старый адрес. Но никто мне не ответил. Значит, не твоя судьба, как сказал папа. А какая моя судьба?
А моя судьба оказалась совсем-совсем нехорошей. Через несколько месяцев после переезда в Калинковичи неожиданно умерла мама. Пришла с работы, прилегла отдохнуть и не встала. И осталась я с папой. А потом к нам приехал дедушка Адам. И папа сказал, что бабушка Роза из Бобруйска уезжает в Израиль.
— И ты поедешь с ней, — сказал папа, — мы с дедушкой подумали, что так будет лучше.
— А ты? — спросила я.
— А я пока останусь здесь, — сказал папа. — Надо маме поставить памятник, управиться с делами. А потом приеду к вам.
— И я останусь с тобой, — сказала я. — А потом приедем вместе.
— Надо, внучка, тебе ехать сейчас, — возразил мне дедушка. — Сама понимаешь, бабушка Роза очень старенькая, и с переездом ей одной не управиться.
— А пусть она подождет нас с папой, и вместе поедем, — сказала я.
— Бабушка не может ждать, — сказал папа. — Ей срочно надо делать на сердце операцию.
— И эту операцию могут сделать только за границей, — сказал дедушка.
Я не хотела оставлять папу одного. Я каким-то третьим чутьем чувствовала, что мне что-то не договаривают. На душе было совсем плохо...