В армию я ушла в ноябре. И попала в элитные части, в коммандос. Бабушке я про это не сказала, а порадовала ее, сказав, что меня взяли поваром!
— Лучше не придумать, — сказала бабушка, — они знали, что делают. Ты всю жизнь, как я тебя помню, .
Тут бабушка была права: я готовила всегда, папа с мамой пропадали на работе, и ответственной за еду в доме всегда была я, а теперь здесь я тоже занималась и покупками и приготовлением еды, и, даже служа в армии, ухитрялась во время увольнительных приготовить бабушке на неделю всего.
Алику я рассказала правду, но взяла с него слово, что он никому про это не расскажет. Бабушка была довольна, но ее немножко пугало, что я появлялась дома с автоматом.
— Для чего повару такая игрушка, — говорила она. — Ещё, не дай Бог, выстрелит! — и просила меня сразу же по приходу прятать автомат в шкаф.
Когда я приходила домой, бабушка пересказывала мне все местные политические новости, которые она узнавала из телевизионных новостей, как будто я возвращалась с необитаемого острова. Честно говоря, я слушала её рассказы одним ухом, но с внимательным лицом, чтобы ни обидеть её. Так же, витая в мыслях где-то вдали от бабушкиной истории, я услышала от неё про захват террористами нашего самолета. Они заставили его приземлиться в столице какого-то африканского государства. И сейчас требовали выпустить из израильских тюрем таких же , как они!
— А, — сказала бабушка, — они уже застрелили двоих пассажиров! Кто-то летел куда-то и на тебе! Там есть маленькие дети! А они говорят, что будут стрелять каждый день! Неужели наши будут молчать?
— Не будут, — успокоила я бабушку.
— Ты так думаешь или у вас про это говорят? — сказала бабушка.
— Говорят, — сказала я.
И попала в точку. У нас и вправду про это в это время уже говорили. Через час меня срочно вызвали в часть. А еще через несколько часов мы были в ночном африканском небе...
А потом был короткий бой. И глаза террориста, почти моего ровесника. В его глазах был страх. Самое страшное, что может быть в человеческих глазах. Страх заставляет или сдаваться, или убивать. По его вздрагивающим зрачкам, я поняла, что сейчас он будет убивать! В какие-то доли секунды я свернулась калачиком у его ног, и автоматная очередь прошла надо мной. А в следующую секунду я, как сжатая пружина, выпрямилась, и, опережая его, выстрелила на взлете. И увидела, как погасли его глаза. Потом они долго снились мне по ночам, и я плакала во сне, пугая бабушку.
Под утро мы вернулись назад. Командир нас обнял, всех по очереди, и сказал:
— Дай нам Бог обходиться в этом мире без оружия! Дай нам Бог! — и добавил: — мы умеем стрелять, но избавь нас от этого Бог!
И мы разошлись по домам — отдыхать....
Бабушка с новостью встретила меня на пороге:
— Дашенька, ты знаешь: их освободили!
— Кого их? — спросила я.
— Она ничего не знает, — возмутилась бабушка. — Об этом говорят целое утро: освободили наш самолет! Я знала, что мы не дадим им обижать ! Какие молодцы наши солдаты! Сегодня нужно выпить за них ! Надо выпить немножко вина! Я правильно говорю?
— Правильно, — сказала я.
И мы с бабушкой выпили по стаканчику бабушкиной наливки.
А потом я попробовала лечь и заснуть, но не спалось: как только я закрывала глаза, передо мной возникали угасающие глаза парня из самолета. И он, мертвый, стрелял в меня...
А потом позвонил Алик. Бабушка принесла мне трубку в кровать.
Я взяла трубку и неожиданно услышала:
— Даша, теперь ты можешь выходить замуж!
— Почему? — удивилась я словам.
— Как писал Геродот, у сарматов девушек не брали замуж, если они не убили хоть одного врага!
— Откуда ты знаешь? — растерянно сказала я.
И он засмеялся:
— Вот и попалась! Я догадался, что ты освобождала заложников! Рассказывай, как ты убила врага.
— Я не хочу об этом говорить, — сказала я.
— Понимаю, — сказал он. — Рядом бабушка.
— Я просто не хочу про это вспоминать, — сказала я. — И никогда, пожалуйста, не спрашивай меня про это!
Но он спросил в тот же вечер. И очень обиделся, когда я отказалась ему рассказывать.
— Как будто я чужой! — сказал он.
— Нет, — сказала я, — потому что ты не чужой мне! И должен понять меня.
Но он не понял. А мне так хотелось, чтобы он меня понял...
И я рассказала ему все, до конца, ничего не утаивая. И он сказал совсем не то, чего я ждала.
— Одним врагом у Израиля стало меньше, — сказал он и добавил: — первый раз убивать трудно, потом будет легче.
— Я не хочу, чтобы было потом, — ответила я и повторила слова нашего полковника: — мы умеем стрелять, но избавь нас от этого Бог!
А потом было серое жгучее утро. Дул хамсин. На остановке народу было много: автобус что-то запаздывал. Не далеко от меня маленький мальчик — араб, на вид лет трех-четырех, играл с заводной машинкой. Машинка носилась между стоящими людьми и то и дело цеплялась всем за ноги, и мама мальчика покрикивала на него:
— Али, ты всем мешаешь. Успокойся.
Но малыш не слушался. Видно игрушку ему купили не так давно, и он никак не желал расставаться с интересной игрой.
И в это время мужчина заметил стоящую беспризорную сумку. Толпа на остановке в момент стала образовывать вокруг сумки пустоту, и в это время машинка, зацепившись за чей-то ботинок, развернулась и помчалась к сумке. И малыш побежал за ней!
— Али! — закричала в отчаянии женщина.
Я обернулась и мгновенно поняла, что машинка раньше уткнется в сумку, чем малыш догонит ее. И в отчаянном прыжке накрыла собой малыша. И грянул взрыв...
Очнулась я в госпитале. Первое, что спросила:
— Как мальчик?
— Ни одной царапины, — сказал врач. — А у вас царапины есть, но, слава Богу, все наружные. Взрывом подбросило навес на остановке. И он накрыл вас с мальчиком, как щитом.
— Щитом Давида, — сказала медсестра, — он спас вас.
— Я долго была без сознания? — спросила я.
— Не очень, — сказала медсестра.
— Мне можно позвонить бабушке? — спросила я.
— Пожалуйста, — сказала медсестра.
Но я побоялась звонить бабушке, чтобы не напугать ее, и позвонила Алику.
— Ты с ума сошла, — первое, что сказал он мне.
— Почему? — спросила я.
— Спасаешь араба!? Как последняя !
— Может быть, — сказала я.
— Что может быть? — спросил Алик.
— Что я , — сказала я. — Но лучше быть дурой и кого-то спасти, чем быть умной и дать кому-то погибнуть!
И я положила трубку.
А потом позвонила бабушке.
— Я все уже знаю, — сказала она. — Мне звонила мама мальчика и сказала, что ты ей, как сестра. А ее муж Хасан тебе, как брат.
— Ты поняла, что она тебе сказала? — удивилась я.
— За кого ты меня принимаешь?! — сказала бабушка. — Когда я услышала, что мне что-то говорят про тебя, я сказала, подождите минуту и побежала к нашей соседке с третьего этажа, и мне все перевела на идиш! И теперь я знаю, что , кроме белорусов, евреев, грузин, появились и арабы.
— Откуда грузины? — спросила я.
— От твоего дяди Самуила, — сказала бабушка. — Он привез в Бобруйск такую красавицу из Рустави, что половина города по утрам ходила к его дому смотреть, как эта красавица расчесывает на балконе свои косы.
А потом бабушка осторожно спросила:
— А ты звонила Алику?
— Звонила, — сказала я таким голосом, что бабушка, все поняв, ничего не переспросила.
ДАНИК
Я очень медленно взрослел. Хотя вытянулся к двенадцатому классу, догнал своих сверстников и даже их обогнал.