А за кустом блестел полосатый бок и змеился длинный золотистый хвост. Расшалившейся тигрице понравился полосатый халат министра, ей захотелось поиграть с ним.
У Назира пересохло во рту.
– Гульча, – прошептал он и кинулся вперёд, но было уже поздно. Гульча прыгнула, жёлто-полосатое смешалось с зелёно-белым. Раздался испуганный крик, и министр кубарем покатился по песку дорожки.
Гульча была довольна: тррр… – как славно рвётся шёлк халата, гораздо приятнее, чем грубая материя одежды Назира.
Она с шаловливым рычанием рвала и трепала полы одежды, не обращая внимания на то, что её тормошит и пытается оттащить помертвевший от ужаса Назир.
Мальчик громко плакал.
– Гульча, – звал он. – О Гульча, джаным!
Наконец Мустафа-бек, позабыв о своём достоинстве и важности, закричал так громко, что Гульча, напуганная, отскочила, и Назир успел схватить её за шею.
Не в силах больше говорить и двигаться, мальчик увидел, как перед ним мелькнула чёрная борода Мустафы-бека и изодранные, перепачканные полы его халата.
Министр трусливо бежал, а сзади, еле поспевая за ним, неслись целой толпой слуги. Во время «побоища» они молча сидели в кустах и наблюдали за происходящим, теперь же громко кричали о необходимости страшной расплаты с тигрицей и «сыном шайтана».
А «сын шайтана», крепко обняв голову тигрицы, обливал её горькими слезами.
– О Гульча! – причитал он. – Джаным, что теперь с нами будет!
Крики и возня смутили тигрицу. Она без сопротивления позволила отвести себя в клетку и смирно легла там в уголке, положив голову на колени Назира.
Мальчик дрожал и всматривался в глубину аллеи.
По дорожке пробежала и вспорхнула какая-то птица. С деревьев падали жёлтые листья.
Назира давило предчувствие беды.
Вот в конце аллеи блеснуло что-то яркое. Острые глаза мальчика различали красный халат Исхака. Он шёл медленно и крадучись. Вот блеснула расшитая бисером тюбетейка, вот ещё что-то длинное… И Назир похолодел от ужаса: ружьё!
Пальцы мальчика так и впились в шею тигрицы. Она недовольно замотала головой, стараясь освободиться.
Исхак уже стоял перед клеткой, и мрачное лицо его сияло злорадством.
– Эй, ты! – скомандовал он. – Прочь из клетки! Живо, сын шайтана, а то пришибу тебя вместе с твоим полосатым зверем. Тебе увидишь, что будет, а ей голову долой! Так приказал всемилостивейший Мустафа-бек.
Исхак взвёл курок.
– Не дам! – крикнул Назир и кинулся к тигрице, закрывая её своим телом.
– Ну, так обоих вас пришибу, – ответил Исхак и, шагнув ближе, поднял ружьё.
Гульча сердито зарычала и просунула лапу сквозь прутья клетки, стараясь достать Исхака. Может быть, вид ружья напомнил ей давнюю битву на Аму-Дарье и грязный мешок – первую клетку её детства.
– Понимает! – усмехнулся Исхак и прицелился. – Уйди, говорят тебе! – предостерегающе крикнул он мальчику ещё раз.
Назир кинулся к дверце:
– Беги, Гульча, беги! – И он широко распахнул дверцу.
Раздался выстрел и жалобное рычание. На полосатой спине тигрицы показалась кровь. Оглушённая выстрелом, она метнулась из клетки и исчезла в кустах. А Назир с громким плачем упал на пол. Исхак, стиснув от ярости зубы, кинулся к нему.
– Подожди! – процедил он. – Всё расскажу Мустафе-беку! Сгниёшь в клоповнике.
Он грубо схватил мальчика за рукав и приподнял с пола.
Клоповник? Назир хорошо знал, что это значит. И, перегнувшись, он вцепился зубами в руку Исхака. Тот вскрикнул и разжал пальцы.
Мальчик кинулся бежать.
Исхак постоял несколько минут в раздумье, потом повернулся и медленно зашагал по направлению к дворцу.
Мальчик бежал куда глаза глядят. Жалость к потерянному другу смешивалась с ужасом перед тем, что ждало его, если ему не удастся убежать.
– Утоплюсь, а не дамся, – твердил он задыхаясь.
А в это время Исхак, согнувшись и прижав руки к груди, докладывал министру:
– Всё сделано, всемилостивейший! Тигрицу уже закопали, как вы изволили приказать. И шкуры не снимали. А мальчишка бит плетьми и сидит в клоповнике.
Пятясь и кланяясь при каждом шаге, Исхак выбрался из комнаты. «Министр завтра забудет о мальчишке, и проверки не будет, а в случае чего скажу, что проклятый нищий умер от побоев,» – думал он.
Вечерело. Высокие тростники на берегу Аму-Дарьи раздались и с тихим шелестом пропустили длинное полосато-жёлтое гибкое тело.
Гульча скользила вдоль берега. Останавливаясь, она втягивала воздух дрожащими ноздрями. Походка её сделалась ещё более скользящей и неслышной. Жёлтые глаза горели, чёрные зрачки расширились и округлились…
Вся она была и похожа и не похожа на прежнего ручного зверя. Она слышала выстрел, она лизала свою кровь из раны в боку, а сейчас дикие запахи свободы завершили её превращение. Вчера ещё она была ручная красивая игрушка, сегодня – дикий, свободный и опасный зверь.
А в противоположном направлении по пыльной дороге бежал измученный горем и страхом мальчик. За несколько минут он потерял всё, что имел в жизни: покой, безопасность и единственную привязанность.
– О Гульча! Гульча! – всхлипывал он.
Прошло несколько лет.
Революция смела эмира бухарского, бесследно исчез из своих владений и Мустафа-бек.
Вечерело. По тропинке в тростниках вдоль Аму-Дарьи пробирался всадник в гимнастёрке и шлеме с красной звездой. Всадник был молод. В руках он держал винтовку наперевес и внимательно вглядывался в дорогу.
Вдруг лошадь сделала отчаянный скачок в сторону, полосатое тело метнулось из тростников и обрушилось на голову лошади.
Толчок выбил всадника из седла, и он, перевернувшись в воздухе, сильно ударился о землю.
Страшное рычание смешалось с последним криком лошади. Мгновение – и полосатая голова зверя приблизилась к юноше. Он сделал отчаянное усилие: нельзя ни привстать, ни пошевелиться. А страшная голова всё ближе и ближе… Блеснули громадные глаза.
Юноша замер и зажмурился, уж лучше не смотреть!
Тигр нагнулся, задышал юноше в шею.
Не выдержав, юноша громко крикнул и открыл глаза. Шершавый язык дотронулся до его щеки. С тихим мурлыканьем тигр лизал ему лицо и руки.
– Гульча, – запинаясь, прошептал юноша и положил дрожащую руку на шею тигрицы. А та, мурлыча, пыталась просунуть голову ему под мышку, как когда-то…
Но вдруг тигрица насторожилась. Оскалив зубы, она зарычала и стала бить себя по бёдрам хвостом.
Теряя сознание, Назир успел заметить, что из зарослей к ним пробирался почти ползком громадный тигр.
Гульча ударила лапой по земле. Минуту звери стояли друг против друга в позе вызова.
Но вот Гульча сделала прыжок вперёд. Тигр был побеждён. Он опустил голову и направился в сторону, где лежала лошадь. А тигрица легла около Назира и положила громадную голову ему на плечо.
Уже светало, когда угрожающее ворчание тигрицы привело Назира в чувства.
Чуть сдерживая рвущихся вспять коней, на узкой тропинке остановилась группа красноармейцев.
Тигр молнией скользнул в кусты, тигрица приподнялась, губы её сморщились, блеснули клыки.
– Это она его… Назира! – крикнул один из красноармейцев и поднял винтовку.
– Не стреляй! – закричал Назир и рванулся было с места, но тут же упал и застонал от боли.
– Уходи, уходи, Гульча, – толкнул он тигрицу в бок дрожащей рукой.
О том, что было дальше, красноармейцы не переставали повторять много раз.
– Он её толкает, – рассказывал вечером взводный своему начальнику. – Сам валится, а её толкает и кричит: «Не стреляйте, не стреляйте!» А она обернулась да в лицо его языком, в лицо – языком, а потом хвостом махнула – и в кусты, будто ничего и не было, а он уткнулся лицом в землю и плачет, плачет. Где уж тут стрелять! Сами понимаете…
