Обычно Ричарду нравилось слушать Сьюзен, но на этот раз ее шепот над ухом раздражал. Шампанского не хотелось. Ногти Сьюзен больно впивались в руку. Сьюзен подвела его к кучке эмигрантов и остановилась поболтать; она была навеселе и громко хохотала. Ричард искал глазами Кайнене.
Вначале красного платья нигде не было видно, и вдруг он заметил Кайнене рядом с мужчиной — наверняка отцом. Господин Озобиа в расшитой синей агбаде, ниспадавшей складками, выглядел внушительно, речь сопровождал широкими жестами. Госпожа Озобиа на его фоне казалась совсем крохотной; она была в покрывале и тюрбане из той же синей ткани. Ричарда поразили ее глаза, широко расставленные, миндалевидные, и лицо безупречной красоты. С трудом верилось, что Кайнене — дочь этой женщины, а Оланна — ее сестра — Двоиняшка. Худенькая фигура Кайнене ничем не напоминала пышные формы Оланны под черным платьем. Кайнене держалась особняком, поглядывая на стоявших рядом то безразлично, то насмешливо. Наконец посмотрела на него, наклонила голову, подняла брови, будто давно догадалась, что он следит за ней. Ричард отвел глаза. Потом снова метнул на нее взгляд, на сей раз твердо решив улыбнуться, подать знак, но она уже повернулась спиной.
Увидев фотографию в свежем номере «Лагос лайф», Ричард в порыве вдохновения написал несколько страниц — словесные портреты высокой женщины с кожей цвета эбенового дерева и лишь намеком на грудь. В библиотеке Британского Совета он нашел в деловых журналах информацию о ее отце. Выписал из справочника все четыре телефона Озобиа. Раз за разом брал он трубку и бросал, услышав голос телефонистки. Он репетировал перед зеркалом слова и даже жесты, раздумывал, не послать ли ей визитку или корзину фруктов, наконец, позвонил. Кайнене как будто и не удивилась его звонку. Или ему просто так показалось — слишком уж ровным был ее голос, когда его сердце стучало молотом.
— Может, встретимся где-нибудь, выпьем по стаканчику? — предложил он.
— Хорошо. Скажем, в двенадцать дня в отеле «Зобис». Это папина гостиница, я могу заказать для нас номер.
— Да-да, отлично!
Потрясенный, Ричард повесил трубку. Он не знал, радоваться ли ему? «Заказать номер» — это намек? Когда они встретились в холле гостиницы, Кайнене подставила щеку для поцелуя и повела Ричарда наверх, на террасу. Они устроились лицом к пальмам у бассейна. День был солнечный, яркий, пальмы раскачивались на ветру. Ричард надеялся, что ветер не растреплет ему волосы, а тень от зонта скроет уродливые красные пятна, что появлялись у него на щеках от яркого солнца.
— Отсюда, — Кайнене указала подбородком, — видна Хитгроув. Немыслимо дорогая и закрытая британская школа, где мы с сестрой учились. Отец считал, что за границу отправлять нас рано, но хотел придать нам европейский лоск.
— Здание с башней?
— Да. Школа небольшая, всего два корпуса. Нас там было мало. Засекреченное заведение, многие нигерийцы не подозревают о ее существовании. — Кайнене помолчала, разглядывая свой бокал. — Есть братья — сестры?
— Нет. Я единственный сын. В девять лет остался сиротой.
— В девять. Так рано.
Ричард был рад, не увидев на лице Кайнене деланного сочувствия, как у некоторых. Обычно люди делали горестное лицо, и можно было подумать, что они лично знали его родителей и скорбели.
— Их часто не было дома. Растила меня няня Молли. После смерти родителей меня отправили к тете в Лондон. — Ричард помолчал, с теплым чувством принимая зачатки близости, что рождается, когда говоришь о себе. Говорить о себе ему приходилось нечасто. — Мои двоюродные брат и сестра, Мартин и Вирджиния, были мне почти ровесники, но не по годам развитые, тетя Элизабет — важная дама, а я — деревенский мальчишка из Шропшира. Едва я к ним попал, сразу стал замышлять побег.
— И убежал?
— Много раз. Меня всегда ловили. Иногда совсем рядом с домом.
— Куда ты убегал?
— Что?
— Куда убегал?
Ричард задумался. Он убегал из дома, где над ним нависали портреты давно умерших людей. Но куда бежал, сам не знал.
— Может быть, к Молли. Не знаю.
— А я знала, куда хочу убежать. Но такого места на свете нет, вот я и оставалась дома. — Кайнене откинулась в кресле.
— Как это?
Кайнене закурила, будто не услышав вопроса. Всякий раз, когда она замолкала надолго, Ричард чувствовал беспомощность. Он хотел рассказать Кайнене про оплетенный сосуд. Ричард уже не помнил, откуда узнал о культуре Игбо-Укву, о том, как один местный житель рыл колодец и нашел бронзовое литье девятого века — возможно, самое раннее в Африке. Когда в «Колониз мэгэзин» Ричард впервые увидел снимки, он провел пальцем по странице, мечтая точно так же коснуться изящно отлитой бронзы. Он хотел поделиться с Кайнене своим восторгом, но удержался. Еще не время. Как ни странно, эта мысль согревала его: он понял, что самое драгоценное сейчас для них с Кайнене — время.
— В Нигерию ты тоже сбежал? — спросила Кайнене.
Ричард покачал головой:
— Нет. Я по натуре одиночка и всегда мечтал попасть в Африку. Оставил скромную должность в газете, одолжил у тети кругленькую сумму — и вот я здесь.
— На одиночку ты не похож.
— Почему?
— Ты красавчик. А красивые обычно любят общество, — ответила она сдержанно, без намека на похвалу, — и Ричард понадеялся, что она не заметила краски на его щеках.
— Я исключение из правил, — брякнул он первое, что пришло в голову. — Таким уж уродился.
— Одиночка и современный первооткрыватель Черного континента, — сказала Кайнене сухо.
Ричард засмеялся. Смех вырвался у него невольно, и, глянув вниз, в яркую синеву бассейна, он в порыве радости подумал, что синий — цвет надежды.
Встретились они и на другой день, и на третий. Кайнене вела его в номер, они садились на балконе, ели рис, пили холодное пиво. При каждом глотке Кайнене касалась края бокала кончиком розового языка. Это волновало Ричарда — тем сильнее, что Кайнене не отдавала отчета в своем жесте. Временами она погружалась в раздумье, но даже в такие минуты Ричард чувствовал в ней родную душу. Может быть, как раз из-за ее сдержанности и замкнутости. Никогда и ни с кем он не бывал так откровенен, а когда Кайнене вставала, чтобы бежать к отцу на заседание, ноги у Ричарда будто наливались свинцом. Не хотелось уходить, невыносимо было возвращаться к Сьюзен, сидеть в ее кабинете за пишущей машинкой и ждать, когда она стукнет в дверь. Ричард удивлялся, что Сьюзен ничего не заподозрила, ведь с первого взгляда можно понять, как он переменился, а она не замечает даже, что он льет на себя больше лосьона после бритья. По сути, он ей не изменил, но измена не всегда подразумевает постель. Смеяться вместе с Кайнене, рассказывать ей о тете Элизабет, смотреть, как Кайнене курит, — измена, ведь он чувствует себя предателем. Его бешеный пульс, когда Кайнене целует его на прощанье, — измена. Сжимать ее руку, сидя за столом, — измена… Ричард опешил от неожиданности, когда однажды Кайнене вместо обычного прощального поцелуя в щеку прижалась раскрытыми губами к его губам. Он не позволял себе питать надежды. Оттого-то, наверное, у него ничего не вышло: смесь изумления и желания выхолостила его. Оба быстро сбросили одежду, нагие тела были сплетены, но он ничего не чувствовал. Он поглаживал ее острые ключицы, худые бедра, мечтая, чтобы тело и разум стали заодно, чтобы желание пересилило страх, но… увы.
Кайнене села на постели и закурила.
— Прости, — сказал Ричард и, когда она вместо ответа лишь передернула плечами, пожалел, что извинился. Она застегивала бюстгальтер, а Ричард натягивал брюки, которые зря снимал, и в показной роскоши номера ему чудилось что-то зловещее. Он ждал от Кайнене хоть слова. — Встретимся завтра? — спросил он.
Кайнене выпустила дым через нос, проследила, как он тает в воздухе, и сказала:
— Вот досада.
— Встретимся завтра? — повторил Ричард.
— Я уезжаю с отцом в Порт-Харкорт, на переговоры с нефтепромышленниками. А вернусь в среду, во второй половине дня. Пообедаем вместе?