— Второй, — вежливо поправил меня пан Рышард. — Первая — монолитный камень.
— Окаменелая глина!!! Он должен был это убрать!!! Я платила ему без единого слова, и вообще я ничего этого не хочу!!!
— Не надо было платить, — холодно укорила меня Малгося.
— Жасмина — заросли, а где сирень?! Сирени — кот наплакал!!!
— Не расстраивайтесь, елки уже почти засохли, а у сирени были сухие корни, — утешил меня пан Рышард. — И так, и так заново сажать.
— Дурацкой малины, дурацкой ежевики, дурацкой смородины посадить не сумел! От этой березы мне просто худо, я не такую хотела!!! Вишню мне впарил, терпеть не могу вишни! А счет выставил, как за сады Семирамиды!..
Малгося уже не могла больше выносить мои вопли.
— Поэтому ты не заплатила ему остаток и правильно сделала. Меня удивляет только одно: как он в такой ситуации вообще рискнул прийти. Зачем он приходил?
— За деньгами! — рявкнула я. — Надеялся, что мой идиотизм неизлечим.
— Или не знал, что ты проверила цены?..
— Он предлагал саженцы хвойных и красного дуба, — печально вмешалась Гражинка. — Он не знал, что тебя нет, а про деньги не сказал ни слова.
Мы с Малгосей посмотрели на нее и переглянулись.
— Попалась, — произнесла Малгося с возмущением, но и долей сочувствия. — По лицу вижу. Охмурил ее, как павлин в период брачных игр.
— О боже!.. — простонал Витек.
По мне, так садовник Мирек в павлины для брачных игр никак не годился, а потому я остыла. Он, безусловно, был наглым мошенником, но не кретином, мою наивную доверчивость учуял в мгновение ока, причем безошибочно. Однако, приняв во внимание, что я не питаюсь супчиком для безработных и не сплю под мостом, он должен был бы предположить, что тупоумие клиентки не безгранично — но тогда на что он рассчитывал? Просто рискнул?
— Что ты ему сказала? — надавила я на Гражинку.
— Сказала «нет». Сказала, спасибо большое, но ты больше ничего сажать не будешь. Не собираешься. И я это знаю.
— И после таких простых слов он сразу ушел? — удивилась Малгося.
— Да нет. В том-то и дело. Потому мне и было неприятно. Он упорствовал, настаивал, рисовал такие картины… флористические… Обещал, что завтра это все сюда привезет, и если я буду… Я прекрасно знаю, что вы меня считаете сентиментальной идиоткой, может, я и правда такая, но в ограниченных пределах. Он обольщал и очаровывал, а я таких, как он, хорошо знаю — раз Иоанна велела его гнать в шею, значит, у нее были основания, я в подробности не вдавалась, но держалась твердо и порекомендовала ему эту затею оставить…
Хрупкая, нежная, эмоциональная, впечатлительная Гражинка в роли бизнесвумен становилась тверда как камень, и все об этом прекрасно знали. Но тут, видно, что-то в ней не сработало.
— …и тогда он стал какой-то другой — злобный, что ли. Хотя это скрывал — с виду все время был такой же обольстительный. Таскался за мной по саду, сквозь эти флористические видения, мы кофе выпили…
— В саду? — ехидно поинтересовался Витек.
— Нет, дома. В гостиной. И все никак не мог уйти, выходил, снова возвращался, в саду что-то показывал, мол, тут было бы красиво, а там надо бы так-то и так-то, ну, знаете, этакое «бла-бла-бла». И наконец ушел.
— А ты тогда что сделала? — быстро спросила Малгося. — Убрала со стола?
— Нет, я уже до того убрала.
— И что же ты сделала?
— Проверила, захлопнул ли он калитку. А потом заперла дверь. Я разнервничалась, сварила себе еще кофе и разложила на столе корректуру, чтобы успокоиться, вот здесь, на обеденном столе. Но даже начать не успела, потому что сразу пришел пан Рышард.
— Итак, ты не знаешь, стояла ли там еще зажигалка?
Гражинка устремила на нас взгляд раненой косули.
— Не знаю. Я не смотрела. Прикурила от чего-то, что под руку попалось. И почти тут же ушла.
Обсудив подробно всех прочих особ, рабочих пана Рышарда, столяра, Тадзичку и Витека, мы сошлись на кандидатуре садовника. Он озлился, что больше ничего из меня не выудит, и скомпенсировал себе разочарование.
Я твердо решила вернуть потерю.
— У тебя два варианта, — безжалостно заявил Витек. — Поехать к нему и дать по морде или сообщить в полицию.
— Ну-ну, в полицию! — презрительно фыркнула Малгося. — Да они палец о палец не ударят, учитывая ничтожность ущерба. Сколько она стоила, эта зажигалка?
— А я что, знаю? Сто злотых? Двести? Может, и больше — это ведь «Ронсон».
— Даже если б она стоила двести тысяч, всё равно ты ничего не получишь. Он от всего отбрешется, а ордер на ревизию им ни один прокурор не выдаст.