Пристыженный магистрат признал правоту генерала. К мосту послали сказать плотникам, чтобы прекратили работу, а то, что уже сделано, разобрали. Вечером к Суворову отправилась новая депутация с просьбой дать неделю на размышление и получила ответ: ни минуты! Через час Игнаций Потоцкий и Тадеуш Мостовский, члены Военного совета, вернулись с письмом от короля, чтобы начать переговоры о мире. Суворов ответил, что он не министр, а военачальник, сокрушающий толпы мятежников; с Польшей у России войны нет, стало быть, не нужно и переговоров. Въезд в Варшаву назначил на послезавтра – двадцать девятое октября, то есть девятое ноября для поляков.
Обычно полнокровное лицо Домбровского побледнело, а кончик крупного носа, наоборот, покраснел. В его глазах Огинский впервые прочитал растерянность. Утром гонец от Вавжецкого доставил ответ: план вывода войск во Францию был рассмотрен и одобрен, однако признан неосуществимым, поскольку король не может выехать из Варшавы. Все входы и выходы из Замка охраняются народом, который грозит восстанием, если монарха попытаются вывезти из столицы. Армия деморализована, солдаты больше не верят своим командирам. Две трети пехоты, приведенной Гедройцем, не желают сражаться. Вавжецкий намерен увлечь за собой всех, кто согласится пойти за ним, надеясь на скорое соединение с Домбровским и другими офицерами, помнящими свой долг…
Скрывшись ненадолго в своей палатке, Домбровский вышел оттуда и подозвал к себе Огинского.
– Вот паспорт, – сказал генерал, незаметно вложив ему в руку бумагу, – он выписан на имя Михаловского, проживающего в Галиции. Михаловский – это вы. Поезжайте в Австрию. Да хранит вас Господь.
– А вы? – еще боролся с собой Огинский, хотя и знал, что исход борьбы предрешен.
– Я исполню свой долг, – вздохнул Домбровский.
Они крепко обнялись, чувствуя, что расстаются надолго, может быть, навсегда. Гоня от себя мрачные мысли, Домбровский снова заговорил, постепенно воодушевляясь:
– Ничего, ничего, не всё еще потеряно! Нас много, и наша вера крепка! Путь будет долог – что ж, другого пути нет. Мы пойдем во Францию и с ее помощью добудем свободу для нашей Отчизны. Еще Польска не згинела!
Эта фраза долго звучала в голове Огинского по дороге в Радом.
Лазницкий поехал с ним. Верст за десять до границы они продали лошадей, сбросили мундиры и переоделись в поношенные сюртуки, какие смогли раздобыть. С австрийского пограничного поста их отправили в Люблин.
Город нахмурился в ожидании зимы; низко висящее небо накрыло его мутной серой крышкой; резкий холодный ветер пробирал до костей. Немного поплутав по переулкам, Михал быстрым шагом добрался до Литовской площади и оттуда по Краковскому предместью вышел к Новой Ратуше. Комендант довольно долго заставил его ожидать в приемной, чему Огинский был даже рад: он отогрелся возле голландской печки, к покрасневшим от холода пальцам вернулась подвижность, зато с носа потекло, и он был вынужден то и дело вынимать из кармана не самый свежий носовой платок. Какой конфуз…
Комендант был онемечившимся поляком. Или немцем, осевшим в Польше. Проглядев поданный ему паспорт, он заявил, что никакого Михаловского не знает, хотя родился и вырос в Галиции, и вообще для проезда на австрийскую территорию необходим российский паспорт. Извольте, сударь, немедленно покинуть Люблин и выехать в Тарногуру для оформления нужных бумаг. Огинский похолодел, пробормотал что-то о недоразумении и поскорее вышел на улицу.
Ледяной ветер снова набросился на него цепным псом, и Огинский совсем закоченел, пока добрался до постоялого двора. Его обступили с расспросами: как? что? Среди неприкаянных соотечественников он один был с паспортом, пусть и на чужое имя, все прочие находились на птичьих правах и сильно рисковали: здесь оказалось много старых знакомцев Михала, в том числе Кароль Прозор из Новогрудка. Лишь бы никто из служивших австрийцам и русским не признал его самого…
Рассказ о посещении коменданта поверг всех в большую тревогу: боялись ареста, выдворения за границу – а там Россия, Сибирь… Огинский, Лазницкий и Прозор отделились от остальных и сели в общей зале возле самой двери, пытаясь разработать какой-нибудь план.