Марыля покачала головой и разлепила запекшиеся губы:
– Пусть я лучше умру на твоих глазах. Я знаю, неприятель идет за нами следом, что же делать? Ты уйдешь один – я стану о тебе беспокоиться, так еще хуже выйдет; умру – на кого детей наших оставлю? Всё, что я взяла с собой, у них отнимут.
– Кушать! – потребовала Марыся и протянула ручонку к отцу. Тот пошарил по карманам, нашел обломок сухаря и отдал ей. Агнешка заволновалась; Марыся откусила кусочек и всунула ей в рот. Мальчишки смотрели на них с завистью.
– Ладно, – сдался Килинский. – Поезжайте вперед, в Конск. Там подождете меня. У генералов сейчас совещание, я отлучиться не могу… Вот, – он подал старухе тощий кошель, – купите еды в дорогу, сколько достанете… Одежды теплой раздобудьте…
Он снова сел в седло и ускакал. Час спустя вернулся с крытой коляской, перенес туда жену на руках, спросил, удобно ли ей. Марыля благодарно улыбнулась. Дети уселись рядом с ней, радуясь теплу; лошадь, тащившую телегу, привязали за поводья к коляске. Старуха разобрала вожжи и встряхнула ими; коляска покатила, разбрызгивая лужи, по раскисшей дороге, возле которой солдаты закапывали пушки: некормленные кони везти их дальше не могли, не оставлять же русским. Другой отряд разбирал мост через Пилицу, по которому только что прошли войска.
Вавжецкий с Гедройцем успели вывезти из Варшавы артиллерию до вступления в город русских, но их войска таяли на глазах: отряд Ожеровского на второй день разбежался, и десять пушек достались казакам Денисова, преследовавшим поляков по пятам; за Денисовым шел корпус Ферзена. Соединившись в Тарчине с Домбровским и Мадалинским, поляки пришли к Нове-Място-на-Пилице, и теперь генералы держали совет, не зная, как быть дальше. Король слал гонцов одного за другим, умоляя сложить оружие и сдаться русским; Вавжецкий был уже склонен принять это предложение, но Домбровский настаивал на своем прежнем плане: идти через Галицию во Францию. Мадалинский и Гедройц хотели прогнать пруссаков из Великой Польши и защищаться до конца: как-никак, двадцать тысяч человек еще оставались под ружьем и столько же встанут под наши знамена, как только мы вступим в Силезию! Вавжецкий нехотя согласился с ними.
Килинский с трудом нагнал Мадалинского, быстрым шагом удалявшегося от корчмы, где проходило совещание. На щеках генерала горел гневный румянец, на скулах ходили желваки. Выразив бурную радость от того, что они идут в Силезию, Килинский сумел его разговорить и высказал свой план, задуманный уже давно: он переоденется в гражданское платье, поедет в Познань, где родился, имеет родных и много знакомых, и к приходу наших войск сделает там революцию. В Варшаве же сделал, а в Познани и подавно справлюсь, як Бога кохам! Мадалинский сжал его плечи руками и расцеловал в обе щеки.
Всю дорогу до Конска Ян обдумывал предстоящий разговор с женой: как убедить ее остаться там, чтобы не подвергать себя тяготам нелегкой дороги? Если бы заплатить хорошенько жидам, он мог бы доверить им свою семью с легкой душой, но чем заплатить? Дом на Широком Дунае пришлось бросить со всем имуществом, Марыля захватила с собой только то, что смогла унести, денег оставалось в обрез: за службу Килинский не получал ничего, а своего состояния растратил немало… Ладно, будет день, будет и пища. Лишь бы Марылю удалось уговорить… или обхитрить…
Конск встретил его гвалтом солдат на главной площади. Гомонили все разом, крича каждый своё: требовали жалованья за полмесяца, повозок и волов, сапог, плащей, хлеба… Командиры тоже кричали, надсаживая глотки; наконец, одному из них удалось выстрелами в воздух установить тишину, чтобы объявить, что главнокомандующий уже уехал в Радошице, вся казна у него, так что сделать ничего невозможно. Ах, так? Четыре тысячи человек побросали ружья и сабли и пошли назад – навстречу казакам Денисова…
Разыскав семью, Килинский сказал Марыле, что они едут в Познань, и просил поскорее собираться.
Конный отряд Мадалинского тянулся гуськом мимо леса, исчезая за поворотом; Килинский ехал следом. Серая хмарь со снежным крошевом застила глаза, лошадь оскальзывалась на льду: подморозило. Эх, надо было к кузнецу ее сводить перед дорогой… Революцию, видать, ему второй раз уже не сделать – как ее сделаешь, если не на кого опереться? Ну да может, еще и сладится, добраться бы только до Великой Польши…
Справа, со стороны леса, послышался дробный топот копыт: пять казаков скакали наперерез. Молодой усач осадил коня перед самой мордой кобылы Килинского.
– Всё, дядя, приехали! Поворачивай оглобли.