— Ой! Будто собаку! — раздаётся чей-то смелый и молодой женский голос. — Ну как же так? Божий ведь человек!
Меншиков смеялся, описывая казни на глуховской площади.
— Ну, хоть с Чечелем я поговорил! Рассказал, как следует уважать генералов, господин полковник! Митрополит Иоасаф огласил анафему в церкви. Разгневался святой отец...
Царские ноздри раздувались. На широком красном лице кровянились круглые глаза. Меншикову делалось страшно. Таким он видел царя в Москве, когда рубили стрелецкие головы. Царь собственноручно опускал окровавленный топор и принуждал делать то же знатнейших вельмож. Ни у какого палача не бывает на лице такой звериной ненависти к своей жертве — прости, Господи, недозволенные сравнения! В царских глазах она беспредельна. Он бы и сейчас собственной рукою казнил батуринцев, только... Не отрекутся ли тогда в отчаянье прочие черкасы?
Меншиков уже и сам чувствовал, что не время просить награды за подвиг в Батурине. Всё сделано там чисто, дерзко, ловко, беспощадно. Никому из бунтовщиков не было прощения. А царь неожиданно развёл сведённые гневом губы. Табак в трубке озарился огоньком. Из едкого дыма долго не показывалась голова поганского сатира. Но от сдавленного смеха его величества все облегчённо вздохнули.
— Дело... Так и надо. Испугались. Запомнят. И внукам передадут.
Царя успокаивало и то, что малорусские города по-прежнему присылают посольства с клятвами о верности. Челобитные поступают оттуда, где регулярным войском и не пахло, — значит, люди остались верными не только страха ради? Припомнились названия: Прилуки, Дубны, Лохвица, Ичня, Миргород... А Мазепа уповает на шведскую силу? Или задумал иную хитрость? Кто ведает...
Пока что в дом Меншикова, где остановился царь, призвали князя Долгорукого. Ему поручено провести казацкую выборную раду. Царь известил, что влиятельным старшинам малорусским объявлена его воля: казацким гетманом избрать Ивана Скоропадского. Царь укрепился в мысли, что гетманом должен стать старик. Скоропадский примечен ещё весной.
Меншиков следил за повелителем быстрым взглядом. Сердце его веселило ожидание награды в виде новых черкасских поместий, обширных земель, драгоценностей, денег.
Много казаков собралось в Глухове. Кричали на майдане за Павла Полубочка, черниговского полковника, да большинство, заранее подпоенное, прокричало имя Скоропадского.
— Слава! Слава! Пусть ему и с росы, и с травы!
Скоропадский, глядя на казацкое море, радовался, что оно безбрежное. По обычаю отказывался от чести, но казацкий выбор сводил на нет его сомнения. Дело в том, что накануне полковнику привезли письмо от Мазепы. Старик звал к шведам. И в письме чувствовалась уверенность: Иван Ильич присоединится! Настя Марковна, читая письмо вместе с мужем, вспоминала кавалерское поведение Ивана Степановича: «Ивасик! Послушай меня. Гетман всё хорошенечко рассчитал. Он так любит Украину, знаю». В её глазах играли чертенята.
Иван Ильич знал, как мало людей последовало за старым гетманом. Хоть Мазепа и семь раз отмерил, всё же с этого дива не будет пива. У него не вся генеральная старшина. Не все полковники. Дух захватывает, конечно, от мысли, какие бы награды можно было получить от благодарного гетмана. Тогда бы Настя Марковна оделась царицей... Но... Теперь pontes usti sunt[26], как сказал бы Мазепа...
Когда князь Долгорукий, известный на Руси своим родом, поднёс гетманские клейноды и Скоропадский коснулся их дрожащими руками, взял булаву, изготовленную в Москве, точно такую же, как и виденная в руках у Мазепы, когда старшина с майдана тронулась в церковь и там, где службу правил Киевский митрополит Иоасаф Кроковский, новый гетман поклялся в верности царю, лишь тогда внутри у него запело и лишь тогда он понял, что ничего уже не отменит и Настя Марковна, умная молодица. Что ж, Настя Марковна, ты уже гетманша. Не жалей, что вышла замуж за старого вдовца. Не жалей и об Иване Степановиче, о его кавалерском обращении, которого ты больше и не увидишь от наших казаков... Зато одену царицей, сердце моё!
Скоропадский спокойно смотрел на присягу полковников и полковых старшин.
Потом были поклоны царю. От царя несло табаком и заморскими винами. Он сидел. Любимая трубка с поганской мордой заради такого события была положена на стол. На мгновение, когда Скоропадский приблизился, ему показалось, что от въедливого монаршего взгляда не утаить ничего.
Колёса утопали в грязи, однако шестёрка лошадей тащила царскую карету как пёрышко. Рядом с новым гетманом, в честь которого грохотали пушки, в ней сверкал лосинами и кафтаном князь Долгорукий. От гетманского имени в городе разбрасывались деньги. Народ бросался на них с дикими криками. Пьяные не очень вслушивались в новости, но кто пропил не весь ум, те уже знали: только что к царю прилетели новые гонцы. Они известили: шведы переправились на этот берег Десны. Их не удалось задержать и на переправах.