Вскоре послышался храп трех господ, лежавших лицом вниз на бурке, сдвинув фуражки козырьком на затылок; солдаты тоже похрапывали, и только пять часовых не спали, пристально вглядываясь в окрестность — не идет ли неприятель, могущий неожиданно потревожить их товарищей и обратить их отдых в непробудный сон.
Солнце палило немилосердно спящих, но это не мешало им, и неизвестно, в котором часу проснулись бы они, вероятно, только ночью, если бы не промокли от росы. Ровно в половине третьего унтер-офицер, который не мог спать, исполняя обязанность разводящего на часы, подошел к фельдфебелю и стал его будить; последний, спавший даже без фуражки, вскочил немедля, зевнул несколько раз, не забывая при этом крестить рот, набрал в рот воды из манерки, полил себе из этого импровизированного рукомойника на руки, сполоснул раза два лицо, обтерся рукавом шинели и, совершив таким образом свой туалет, принялся будить команду. Нехотя подымались солдатики, разоспавшиеся после сытного обеда и сильно пригретые солнышком.
Зевая, почесываясь и покрякивая, стали они собираться снова в дорогу.
Шум, производимый ими, не разбудил, однако, господ, продолжавших сладко спать.
— Ваше б-дие! Вставать пора, — подошел фельдфебель к группе спящих.
Никто не шелохнулся.
— Ишь как здорово заснули! — обратился фельдфебель к «ундеру» Василию Петровичу, недалеко стоявшему и добродушно взиравшему на эту сцену.
— Аль вы позабыли, Дормидон Тимофеевич, что их б-дие команд ер велел еще в Бендессене будить крикнумши: «тревога!» Они сейчас вскочат, вот посмотрите, — ответил «ундер».
— Тревога, ваше б-дие! — крикнул фельдфебель.
В один момент все спавшее трио было на ногах и схватилось за винтовки, подле лежавшие.
Увидя фельдфебеля, не могшего скрыть своей улыбки при виде такого быстрого действия его слов, и покойно собиравших свои пожитки солдат, Александр Иванович зевнул и спросил:
— Что, ничего не было особенного?
— Никак нет, ваше б-дие, — ответил фельдфебель.
— Поторопи людей собираться!
— Слушаю, ваше б-дие!
Пунктуально в три часа охотники выступили, запасливый человек барона сунул в мешок с провизией несколько кусков мяса от не вполне уничтоженного кабана.
Отрядец исчезал постепенно в высокой траве; несколько орлов-стервятников, давно уже маленькими точками кружившиеся на голубом небе, описывая громадные спирали в воздухе, спускались все ниже и ниже, собираясь полакомиться остатками вкусного обеда, так любезно предоставленного в их распоряжение «белыми рубахами»…
А эти последние шли по живописному и плодородному ущелью, где моряк набирал за несколько часов перед этим ежевику, но эта красивая дорога не обращала на себя их внимания — после сытного обеда ходьба довольно неприятная вещь, а тут еще во время сна на солнце всего распарило…
— Ишь ты печет как! — с недовольным видом говорил солдатик-апшеронец соседу своему казаку. — У нас теперь, поди, в деревне славно, не жарко, благодать — одно слово! А тут, почитай, и снега не увидишь, все такой солнцепёк будет и зимой!
— Ладно, брат! И ноги успеешь еще поморозить, — ответил казак. — Я, этто, в прошлую зиму был в Дузлу-Олуме — таково холодно было, что и в Рассей другорядь зимой теплее бывает!
— Ну-у? — удивился солдатик.
— Верно тебе говорю; снегу настоящего нет, правда, а перед рассветом утречком здорово холодно; у нашего сотенного трубочка эдакая была махонькая, стеклянная, мудрено он ее что-то прозывал, ну так он по этой трубочке все смотрел и аж удивлялся…
— Эвона что! Значит, на зиму выдадут беспременно теплые сапоги!
— И полушубки дадут, — добавил казак.
— Лясы точить — точи, а растягиваться — не сметь! — послышался голос того же Василия Петровича, заметившего, что оба собеседника, увлекшись разговором, уменьшили шаг.
— Он ничего не пропустит, — заметил казак, поспешно догоняя шедших впереди.
— Бедовый! — согласился солдатик. — Служака — первейший сорт! И в Хиве был, и на Капказе! Две раны имеет!
— Что и говорить! Второй десяток лет служит!
Ущелье вилось длинной лентой; скалы то суживались чуть не вплотную, оставляя самый неудобный проход, загроможденный камнями, где с шумом пробивался ручей, то снова расходились и глазам представлялась зеленеющая поляна…
Охотники прошли уже версты четыре или пять, как вдруг ущелье окончилось; самым неожиданным образом перед ними очутилась скала, почти отвесная, на которую нечего было и думать взобраться.
— Вот так штука, — промолвил Александр Иванович и начал пристально вглядываться, отыскивая какой-нибудь выход, но его не находилось.