Барон возмутился:
— Черт знает что такое! И мясо есть, и времени сколько угодно, а поесть не удастся!
— Действительно, я не подумал об этом, — проговорил Александр Иванович, — видно, солдатикам не придется пообедать; пусть отдохнут да поедят хоть сухарей.
— А может быть, и есть здесь где-нибудь колючка или сухой тростник, — заметил моряк, — позвольте послать людей поискать, — обратился он к Сл-кому.
— Постойте, только не одного, а человек пять или шесть с винтовками; место незнакомое, еще нарвутся на кого-нибудь.
Гардемарин встал и направился к тому месту, где располагались солдаты на отдых; через несколько времени шесть человек отделились и, взяв винтовки и подсумки, направились разыскивать материал для варки пищи.
Моряк вернулся на место и, разлегшись на бурке, стал задумчиво курить, пуская кольца дыма вверх, в голубое безоблачное небо.
— А знаете что, господа, — обратился Александр Иванович к обоим молодым людям, — я убежден, что мы сегодня увидимся с господами текинцами.
— Почему вы так думаете? — спросил барон.
— Сейчас объясню. — Александр Иванович оперся на локоть, вытянул ноги поудобнее и начал: — Мы обошли кругом всего этого провала и нигде не видели признаков отдыха неприятеля. Как вам известно, джигит был убит вчера около полдня. Текинцы обобрали его и, не отдыхая, исчезли куда-то; до того времени, пока они добрались сюда, им пришлось пройти немало, так как шли они издалека. Вы спросите, почему я думаю, что они пришли издалека? Я заключаю это из того, что более десяти дней не было никаких случаев убийства и нападения, и только вчера первый попался этот бедняга, значит, шайки этой не было в окрестностях. После убийства их никто вчера не преследовал, но они побоялись остаться здесь и куда-то ушли; останавливались ли они ночью — трудно решить, вернее — нет. Ночью их тоже никто не тревожил, так что они теперь совершенно успокоились и, вероятно, целый день посвятили отдыху. Я позабыл вам сказать, что, обходя сегодня под горами, нашел ущелье, в которое течет ручей, но кабаны помешали его осмотреть, да и людям хотелось дать передохнуть; по моему предположению, этой дорогой можно выйти за Беурму, текинцы пошли этой единственной дорогой; в Беурме они не останавливались, так как там слишком часто бывают наши, значит, их надо искать около Беурминско-Арчманской дороги; в тех местах я знаю ущелье, где хороший родник и почти неприступный вход…
Рассуждение Александра Ивановича было прервано появлением солдат, посланных на поиски горючего материала; каждый из них нес по большой охапке сухого камыша, травы и кипарисовых сучьев.
Обрадованный барон встретил их появление радостным восклицанием; солдатики тоже были, видимо, довольны находкой своих товарищей.
— Где вы это раздобыли? — обратился Александр Иванович к одному из пришедших.
— А в ущелье, ваше б-дие. Там дальше больших дерев много. Кленовые деревья — во какие. — И солдатик, желая показать обхват, распростер руки наподобие крыльев. — Ежевики этой самой страсть сколько, — добавил он; последнего он мог, впрочем, и не прибавлять, так как вся физиономия носила на себе следы близкого соприкосновения с этими ягодами.
— И спелая? — спросил гардемарин, большой любитель всех ягод вообще.
— Скрозь спелая, ваше б-дие, — ответил солдатик и приятно улыбнулся.
— Вам нужно еще дров? — спросил моряк.
— Как же, ваше б-дие, нешто этого хватит, — ответил один из солдат.
— Ну так и я с вами пойду набрать ягод, — сказал он подымаясь.
— Да вы, Александр Александрович, возьмите побольше людей, чтобы сразу набрать дров на всю варку, а то ведь до второго пришествия будем возиться с этим обедом, — обратился к моряку Сл-кий.
— И то правда, — согласился последний и крикнул: — фельдфебель! Дай мне пятнадцать человек, десять без ружей в том числе!
Через несколько минут отрядец отправился за дровами. С трудом продирались люди через высокую траву, хлеставшую в некоторых местах по лицу; минут через десять дошли они до ручья, шириною аршина в два или три, молодецкими прыжками оставили его за собой и пошли к видневшейся шагах в двухстах расселине; только подойдя ближе, можно было заметить, что это узкое углубление было входом в ущелье, сразу расширявшееся и орошаемое ручьем, который, изогнувшись коленом, продолжал свое течение. Скалы были здесь хотя и очень высоки, но не круты и поросли искривленными, правда, но все-таки деревьями кипарисовой породы и пожелтевшей колючкой.
— Где ежевика? — обратился моряк к солдатику, рассказывавшему о ягодах.
— Подалее, ваше б-дие, — последовал ответ.
Ущелье в самом начале делало изгиб; в этом месте две скалы так сближались, что изображали из себя арку; высоко, высоко через отверстие между этими скалами, почти заросшее разным кустарником, виднелось голубое небо и солнечные лучи, попадавшие в этот природный грот, все-таки не могли осветить его вполне и оставляли в полумраке; приятная прохлада и мертвая тишина царили здесь; ручей исчезал, скрываясь под землей и там прорывая себе дорогу, так как каменистая поверхность не представляла тут удобного русла. Люди приостановились на несколько секунд, с наслаждением вдыхая свежий, прохладный воздух.
— Вот бы где, ваше б-дие, привал устроить, — обратился один из солдат к моряку.
— Да, недурно бы, вот только, если бы тебя или меня укусила эдакая мерзость, так не поздоровилось бы, — прибавил гардемарин, показывая на очень приличной величины змею бурого цвета с черными пятнами, выползшую у него почти из-под ног и бесшумно скрывавшуюся за одним из камней в темном углу этого мрачного прохода.
Наконец вышли на свет Божий, ущелье представляло здесь обширную, цветущую и зеленеющую поляну; росло несколько групп кленов, по берегу ручья, здесь довольно широкого и глубокого, было видимо-невидимо ежевики и шиповника, аромат которого наполнял воздух; чириканье птиц слышалось повсюду. Моряк, в восхищении смотревший на эту, действительно редкую в Средней Азии, знаменитой своей бесплодностью, картину, вдруг насторожился и, махнув рукой солдатам, чтобы они замолчали, стал прислушиваться.
Ясно доносились звуки: квок, квок, кво-кво-квоок!
— Каменные куропатки! — прошептал он и, пригнувшись, быстрой рысцой направился в сторону, откуда доносилось кудахтанье.
По склону горы бегало штук двадцать птиц, носящих название каменных куропаток; они, видимо, не были знакомы со страшным действием огнестрельного оружия, так как подпустили моряка шагов на тридцать, и после выстрела из «магазинки» не полетели, а быстро побежали вверх по скату горы; второй выстрел был пущен в эту пернатую публику, и одна из птиц беспомощно забила крыльями, подлетела на пол-аршина вверх и упала мертвой.
Один из солдат побежал достать ее, а моряк отправился собирать в фуражку ежевику, очень довольный неожиданным прибавлением к обеду нового блюда.
Когда он возвращался к бивуаку, неся полную почти фуражку ягод и еще издали торжественно показывая убитую птицу, костер весело трещал уже, вода кипела в котелках, жарившаяся свинина за уже приятным ароматом давала о себе знать, а Александр Иванович и барон с нетерпением ждали его, чтобы совершить по «единоточию», то есть опрокинуть в свое молодецкое горло по доброй чарке доброго же коньяку. Появление его они приветствовали очень радостно, так как теперь ничто не мешало начать закусывать, а пяти- или шестичасовая ходьба развила-таки аппетит преизрядный. Сдав свою добычу Санчо Пансе барона, моряк уселся, крякнул и сказал: «Ну, теперь выпьем!» За словами последовало действие, немедленно повторенное его двумя товарищами.
Если вам случалось когда-нибудь, читатель, обедать на открытом воздухе где-нибудь в лесу или степи, на охоте, то вы поймете приятное чувство, которое испытывали наши молодцы во время простого, но веселого обеда.
Я лично предпочитаю подобный обед в обществе славных товарищей всякому другому пиршеству, где все совершается по правилам высшего этикета: кавалеры во всем черном или же в блестящих мундирах, не дающих свободно вздохнуть; дамы беспомощно расфранченные, затянутые в корсеты, так что ни один кусок не идет в горло; разговоры, вращающиеся на том, что было на рауте у m-me la princesse X, или на балу у comte’a Z, видимо, никого не занимают и говорящие так же мало интересуются заведенной ими беседой, как и остальные, а все это делается из приличия; дамы искоса посматривают одна на другую, запечатлевая в своих хорошеньких, изящно убранных, но, к сожалению, обыкновенно пустых головках мельчайшие подробности туалета других, чтобы потом целую неделю рассуждать о безвкусии m-me или m-llе такой-то, так как каждая из этих представительниц прекрасного пола твердо убеждена, что только она одна умеет одеваться со вкусом и к лицу; провозглашаются тосты, и случается, что любезно чокающиеся господа в душе желают друг другу вовсе не благ земных, а всевозможных бед, но на этих бесстрастных физиономиях представителей нашего high-life’a не выражается ничего, и два важных сановника, кажущиеся сегодня, за этим обедом, в лучших отношениях между собой, завтра подставляют друг другу ножку!.. Все здесь ложно, стеснительно, скучно и бессмысленно!