— Да это не от спирта ли? — промолвил Александр Иванович.
— Какой от спирта! От спирта ощущается только приятная теплота, а тут что-то в дыхательном аппарате неладно, еще горловую чахотку наживешь!
— Тогда вам надо будет постараться быть сегодня же убитым, чтобы не умирать от такой скверной болезни! — пошутил Александр Иванович.
— А вы думаете, что будет-таки дело?
— Почти уверен после этой находки; текинцам негде быть, как в ущелье за Беурмой, около маленькой разрушенной крепостцы.
— А что, если они засядут за стены этой крепостцы? Ведь ночью их неудобно будет выбивать оттуда!
— Ну вот, тоже выдумал! Да разве был хоть один пример, чтобы небольшая партия сопротивлялась серьезно? И выбивать не придется, после первых наших выстрелов сами удерут на почтительное расстояние и разве уже тогда откроют огонь!
Александр Иванович с моряком встали и начали осматриваться вокруг, так как, поднявшись на гору, они прямо опустились на землю, ни на что не глядя.
Оказалось, что отряд очутился на плато, и плато очень обширном, с этой высоты ясно виднелся главный русский лагерь в Вами — налево и Беурма — направо; охотники находились почти в равном расстоянии и от того и от другого места, верстах в шести; верстах в двенадцати по направлению к Бендессену виднелись высокие Персидские горы, подернутые синевою дальности.
Картина степи с панорамой Вами и Беурмы с высоты птичьего полета была дивно грандиозна.
Необозримое желтое море расстилалось перед глазами наблюдателя; правильные гряды песка, последствия сильных осенних ветров, еще более увеличивали сходство этого пейзажа с морем; отливая золотом и серебром, сверкали солончаки на краях этого песчаного моря, уподобляясь пене; бархатистой зеленью выделялся клочок земли, удобренный при деятельной работе тысячи рук и обращенный в бахчу и огороды; на желтизне степи резко выступали наметы и палатки Бами; десятки рассеянных повсюду белых глиняных башенок, белые стены старого Бами и Беурмы, далекие лиловато-синие гиганты, высоко вздымающийся над всем этим конусообразный Демавенд, тонущий своей вершиной в бледном голубом небе, прозрачный воздух, раскаленный до дрожания, производящий мираж и приближающий все предметы, — вся картина, облитая жгучими лучами почти тропического солнца; под ногами — почти отвесная пропасть и внизу роскошное ущелье, зеленеющая котловина и тонкой серебряной струйкой бегущий ручей — все вместе производило за душу хватающее впечатление. Подобные картины не забываются, и много раз в жизни является непреодолимое желание взглянуть снова на них…
— Разве такая чудная картина не производит на вас желание постоянно шляться по походам? — спросил Сл-кий моряка, не могшего оторвать глаз от этого песчаного моря.
— Да, я любитель природы и никогда не откажусь от представляющейся мне возможности вырваться из города на волю; человек делается лучше при подобной обстановке…
— Это заметно по нас с вами, — саркастически ответил Александр Иванович, — созерцаем красоты мироздания, а через несколько часов будем резать таких же людей, как и мы… Однако миндальничать тут нечего, пора и в дорогу!..
Отряд направился по плато в сторону Беурмы. Отдохнувшие солдатики дружно поспешили за своим богатырски шагавшим командиром. Плато медленно понижалось; совершенно ровная поверхность почвы была покрыта мелкой колючкой, высохшей и пожелтевшей; идти было очень удобно. Солнце нижним краем своим касалось уже горизонта, когда маленький отряд спускался по отлогому скату, соединявшему это плато со степью. В какой-нибудь версте расстояния виднелась Беурма, облитая розовыми лучами заходящего солнца…
— Вот и добрались, — промолвил моряк.
— Пока еще не совсем; я опасаюсь, как бы нас на этой проклятой степи не увидали с гор, текинцы ведь не близоруки!
— А в Беурме их нет, как вы думаете, капитан? — спросил подошедший барон.
— Если бы были, то теперь уже начало бы посвистывать у нас мимо ушей! Оттуда бы все повысыпало встречать непрошеных гостей! Ведь они нас могли бы уже заметить полчаса тому назад… Фельдфебель, вышли пять человек порасторопнее вперед! Живо!
Через минуту два казака и три солдата рысцой направлялись в аул, за ними, развернутым фронтом, двигался отряд.
Сумрак наступает чрезвычайно быстро в южных странах; там нет наших белобрысых петербургских ночей! Когда двое из пяти посланных вперед людей вернулись с докладом, что Беурма совершенно пуста, начинало темнеть. Отряд вошел в аул и расположился на прекрасно убитой глиняной площадке, некогда служившей текинцам для молотьбы. Вокруг этого своеобразного гумна были налеплены круглые ясли для лошадей в виде высоких глиняных цилиндров с выемкой внутри. Масса саклей (домиков) виднелась повсюду — все из глины, без малейшей примеси дерева; каждая сакля была вышиной в рост человека и настолько обширна, что внутри могло лежать рядом не более четырех человек, — словом какие-то клетушки. Крыши обвалились, заброшенные арыки (канавы) не проводили уже воды — повсюду царила картина полного разрушения и безлюдья…
Наступала ночь, сумерки сгущались, небо загоралось ярко блестящими звездами, точно привидения в разных фантастических позах резко выступали из мрака белые стены, башенки и ограды глиняной крепостцы… Степь, покрывшаяся мраком, безмолвствовала…
Все вместе производило какое-то странное, не то хорошее, не то тягостное впечатление; поддаваясь ему, солдатики приумолкли…
Александр Иванович, моряк и барон сидели, прислонившись спиной к стене одной сакли, и молча покуривали. Наконец гардемарин прервал молчание, спросив:
— Долго мы пробудем здесь?
— Около часа, — ответил Александр Иванович, и снова водворилось молчание.
Послышался голос барона, звавшего своего человека; следствием обмена между ними несколькими латышскими фразами явилась переметная сума, и затем послышалось бульканье — фляга обходила это молчаливое трио; закусили козьим сыром с черным сухарем.
— Вы ночью не ошибетесь дорогой в ущелье? — спросил барон Александра Ивановича.
— Скорее ошибусь найти свой карман, чем это ущелье, да и труда нет особенного — оно третье отсюда, идя под холмами.
— Далеко ли приблизительно? — полюбопытствовал барон.
— Днем — час ходьбы без предосторожностей, ночью — более полутора, так как ущелье очень узкое, каменистое, в некоторых местах заросшее ежевикой и шиповником; если нет часовых у входа, то мы можем пробраться в ущелье, но там придется ползти довольно долго, в иных местах по воде; выходит оно на красивую и плодородную поляну, а на пригорке, против входа в ущелье, разрушенная крепостца; текинцы, вероятно, расположились около крепостцы. Будь вместо моих охотников кавказские милиционеры или пластуны — я мог бы подобраться так близко, чтобы без выстрела броситься в штыки или шашки, но ведь наши солдаты, безукоризненные относительно мужества и других качеств, здесь не выдерживают сравнения даже с казаками; каждый из них наделает больше шуму, чем 20 текинцев, подползающих к нашему лагерю в Бами!.. Вот еще что, господа, я теперь же дам вам краткую диспозицию: подойдя к ущелью, если вход не занят, я с десятью отборными, ловкими людьми поползу вперед; если вы, моряк, хотите, можете идти со мной; вы, барон, командуете остальными людьми и следуете за мной, ползком же, шагах во ста. Чем ближе мне удастся подойти, тем лучше, но во всяком случае ваши люди не должны стрелять ранее моего залпа, после которого я брошусь в штыки; добежав до нас, они могут открыть огонь, иначе в такой кромешной темноте перестреляем друг друга… Если у входа часовые или секрет, то мы, расправившись с ними, пойдем прямо в ущелье, оставив у входа пять или четыре человека… Главное — не горячитесь, а в особенности это касается до вас, сухопутная рыба, — обратился Александр Иванович к моряку. — Ну, а теперь пора и подыматься!
Отдав фельдфебелю приказание к подъему без шума, Александр Иванович прочел выстроившимся охотникам наставление о том, как они должны вести себя. Отряд тронулся.
Неприятная вещь, читатель, идти ночью по незнакомой местности в неприятельской стране, где из-за каждого камня, оврага или прямо с земли может подняться враг, враг страшный своею ловкостью, знанием местности и, главное, неожиданностью своего появления.