ПЕСЧАНЫЙ, КАК И ПОЛОЖЕНО.
На этом пляже я и научился плавать.
Если считать по числу посещений, то Черное море — самый частый экземпляр в моей коллекции. Я ездил на него с матушкой, со второй женой, с третьей женой, с Натальей, моей последней женой. На Восточный берег Крыма, на Южный его берег и даже на детский курорт Анапу, известный древним грекам как затрапезное поселение Горгиппия, может, это и была та «глухая провинция у моря», о которой писал Бродский, хорошо понимавший метафизическую суть как морей, так и империй.
НА ЧЕРНОМ МОРЕ Я ЛОВИЛ КРАБОВ.
Я ПИСАЛ О НЕМ В ТРЕХ СВОИХ РОМАНАХ.
БОЛЬШЕ Я НА НЕГО НЕ ЕЗЖУ!
Следующее море было Аральским — странный экземпляр в коллекции, о котором могу сказать лишь одно: когда–то я его видел.
Аральское море — № 2.
Даже вспомнить по большому счету нечего.
А потом уже коллекционирование началось всерьез. Два года почти каждый день на берегу Амурского залива, да еще заливы Уссурийский и Посьет — и все это Японское море, Тихий океан, приливы, отливы, шторм, штиль, муссоны, медузы, осьминоги, раковины морских гребешков, толстые тушки трепангов, восходы на море, закаты на море, одинокий маяк на мысе Эгершельд.
30 сентября 1967 года было воскресенье.
Наверное, воскресенье, потому что матушка с отчимом собрались на море и взяли меня с собой.
Было еще тепло и я купался.
И был отлив.
Я бродил по обнажившимся камням, покрытым скользкими, бурыми водорослями, стараясь не наступить на острые и ломкие иглы черных и серых морских ежей, разглядывал маленьких синих и больших, бело–черных, звезд, а еще собирал раковины. Тогда я не знал, что любая раковина — это зримая метафора женского межножья, кунки, дырки, вагины, пизды. Много лет спустя, получив по email’у оформление своего романа «Ремонт человеков», я был безумно рад тому, что художник и издатель нагло поместили на лицевую сторону переплета изображение перевернутой раковины — с глубокой, манящей и такой зубастой женской щелью. Естественно, это была не та раковина, что я достал из воды Японского моря 30 сентября 1967 года возле мыса Эгершельд, выскреб уже дома все ее содержимое и потом сколько–то десятилетий она кочевала с одной полки на другую, пока не исчезла совсем в том странном мире, куда отправляются вслед за воспоминаниями и их запыленные свидетели, хотя не исключено, что она еще найдется, потому что на самом деле
НИЧЕГО И НИКОГДА НЕ ИСЧЕЗАЕТ БЕССЛЕДНО!
Если верить интернету, то сейчас на том мысе элитный жилой район.
Но меня это почему–то абсолютно не волнует.
Лучше перейти к следующим экземплярам коллекции.
№ 4. Балтийское море, Финский залив.
Немой экземпляр. Вроде бы, как и не море.
Так что быстренько отставим в сторону, разве что бросив взгляд на странный спуск к воде, между двумя гигантскими, отполированными камнями, похожими то ли на гранитные черепа древних быков с отпиленными рогами, то ли на базальтовые, но столь же древние головы мамонтов, лишенные бивней и с непристойно–разверстыми дырами вместо хоботов.
Зато экземпляр № 5, море Каспийское, стоит пары абзацев.
Хотя бы потому, что они не про море, как таковое, а про то, что иногда получается, если в самом начале марта из заснеженного и ветряного города Сврдл перенестись в Баку и поселиться в странной гостинице — пришвартованном к набережной двухпалубном стареньком пароходе, куда и засунули нашу туристическую профсоюзную группу, прилетевшую в столицу Советского Азербайджана на три дня.
Тогда, в последний год семидесятых, это так и называлось:
МАРШРУТ ВЫХОДНОГО ДНЯ.
Главный бухгалтер издательства, где я работал «редактором краевой литературы», главный художник, заведующие редакциями, редактора старшие, простые и младшие, редактора художественные, в общем, вплоть до курьера.
Точнее, курьерши.
После школы никуда не поступила и теперь работала среди всех этих монстров.
И у меня с ней был роман, но к поездке в Баку он закончился.
Не по моиму желанию или вине, на самом деле это женщины всегда как начинают романы, так их и заканчивают, сейчас–то это я хорошо знаю, уже очень много лет.
Недаром есть такая русская поговорка:
СУКА НЕ ЗАХОЧЕТ — КОБЕЛЬ НЕ ВСКОЧИТ!
Так что когда она захотела, я на нее заскочил, а когда расхотела, то слез…
Но в той поездке по старой памяти мы тусовались вместе, и во второй же вечер вместе со всей компанией потащились в ресторан, то ли «Девичью башню», то ли «Караван–сарай», и лихо отплясывали, ели какие–то местные кебабы, пили водку, вместе курили с местным красавцем, недавно вернувшимся из тогда еще шахского Ирана, и вместе вернулись в свою странную гостиницу–пароход, где нам пришлось разойтись по своим номерам/каютам.
Мужчины с мужчинами, женщины — с женщинами.
А утром, когда с тяжелой головой я продрал глаза и увидел, что все мои сослуживцы ушли опохмеляться, она пришла и сказала, что у нее начались месячные, но она может отсосать, если мне хочется.
Мне хотелось и я забыл про похмелье.
— Только ты встань, — сказала она, — у тебя тут койка неудобная, я лучше буду делать это сидя!
Я встал, прямо напротив был иллюминатор. За ним плескались невзрачные утренние волны. Поудобнее взявшись руками за верхнюю койку, я предоставил свое хозяйство в ее полное распоряжение, а сам смотрел, как глуповатая местная чайка что–то пытается найти в этих сероватых, покрытых нефтяной пленкой водах.
Минет с видом на Каспийское море…
Она сосала очень долго, и я с трудом, но кончил.
В следующий раз я увидел номер пятый тогда, когда летел за седьмым экземпляром коллекции — морем Аравийским, но до этого был еще номер шестой.
Море Азовское.
Летом, после Чернобыля, нас с женой понесло к ее друзьям в Мелитополь, отчего–то решили, что там меньше радиации, чем в Крыму, куда собирались вначале.
И на берегу своего шестого моря я вдруг понял, что буду писать свой первый роман.
До этого я писал рассказы, повести и вообще какую–то прозу.
А тут решил, что надо бы писать роман, и сел за него — через два года.
То был еще «псевдороман», потому что истории надо уметь не только рассказывать и записывать, но и придумывать.
И этому тоже надо учиться.
Но «История Лоримура» начинается с того, с чего возникло желание ее написать — с тела небольшого мертвого дельфина, найденного мною утром на пляже.
Оно лежало метрах в трех от воды, сизо–голубое, с большой, рваной раной на боку.
Дельфин был уже мертв, но глаза у него были открыты — незрячие, помутневшие глаза, в которые было больно смотреть.
И я отвернулся.
Потом мы с женой пошли на завтрак, а когда вернулись, то дельфина уже не было — то ли тело волнами смыло обратно в желтоватые и чересчур в то время года теплые воды Азовского моря, то ли что еще, но я внезапно понял, что больше родных морей мне не видать.
Так и вышло.
Хотя и пятый, и шестой номера тоже уже — заграница, только ближняя.
Я предпочитаю дальнюю.
Коллекцию надо расширять.
Итак:
№ 7 — Аравийское море,
№ 8 — Красное,
№ 9 — Средиземное,
№ 10 — Эгейское…
№ 11 постоянно находится под вопросом, от того, какое море будет под этим номером, многое зависит, если Андаманское, то затем может появиться Южно — Китайское, а если Северное? Но когда с № 11 все станет ясно, то я обязательно продолжу описание экспонатов.
И еще одно: дочь обещает, что когда совсем вырастет, то купит нам с матерью домик где–нибудь на теплом побережье, может, это действительно произойдет и в моей коллекции появится лучший, хотя и последний экземпляр.