«Обе крайне набожны, – думала она, – у обеих одна болезнь с различными проявлениями и каждая считает другую больнее себя. Все это очень понятно. А вот я чем понравилась Максиму?»
Стоя перед камином, она воскрешала в памяти четыре дня, которые Максим провел у матери в Сент-Амане, когда он невольно, даже почти без стараний с ее стороны, влюбился в нее. Затем он неожиданно уехал и уединился в Везери, где у него большие поместья. В продолжение нескольких месяцев о нем знали только по письмам его матери к мадам Рувр.
Мод подумала: «Это ничего не значит… он влюблен, а забыть меня нельзя». И действительно, он приехал с матерью, которой надо было посоветоваться с докторами.
– Что угодно, мадемуазель? – спросила горничная, явившаяся на звонок.
– Отправьте это на телеграф, Бетти. Зажгите лампы в большом зале, но прежде прикройте печь. Здесь очень душно.
– Слушаю, мадемуазель.
– В половине пятого сходите за Жакелин на курсы. Попросите ее сейчас же переодеться и прийти помочь мне разливать чай.
– Хорошо, мадемуазель… И это все?
– Да… Ах, подождите, около трех часов ко мне придет… одна молодая девушка… проведите ее прямо сюда, но только не через большой зал, и сообщите мне о её приходе.
– Даже если будут гости?
– Даже и тогда. Впрочем, тогда еще никого не будет.
– Кто это к тебе придет? – спросила мать, с трудом приподнимаясь в кресле.
– Ты не знаешь… Это монастырская подруга, которую я не видела с самого выпуска.
– Что же ей от тебя надо?
– Да я не знаю, – сказала Мод нетерпеливо. – Знаю одно, что ей надо меня видеть.
– Как ее зовут?
– Дюруа… Этьеннет Дюруа.
Мадам Рувр с минуту припоминала:
– Этьеннет Дюруа… не помню…
– Ты никогда ничего не помнишь, – с досадой проговорила дочь.
Прервав разговор, она отошла поднять занавеску и взглянула на улицу, слегка усыпанную снегом, несмотря на яркий солнечный день; по ней сновали кареты с поднятыми стеклами и спешили закутанные в меховые воротники прохожие.
Горничная между тем продолжала стоять на пороге маленького салона.
– Я больше не нужна вам, мадемуазель? – наконец спросила она.
– Нет, – ответила Мод…
– Отведи меня в мою комнату, – сказала мадам де Рувр, вставая. – Скажи, Мод…
– Что, мама?
– Мне ведь незачем спешить, не так ли?
– Нет. Оставайся в своей комнате, пока не приедет мадам де Шантель; тогда я пришлю тебе сказать.
– Хорошо… Пойдемте, Бетти. – Дайте мне руку.
Она уходила через большой зал, опираясь на руку горничной; левая нога ее волочилась. Прежде чем выйти, она обернулась.
– Мод?
– Что, мама?
Она подошла к матери, стараясь скрыть свое раздражение. Больная подыскивала слова, как будто не решаясь сказать то, что хотела.
– Ты помнишь ту эгретку? Стразовую, что мы видели на днях в «Японской старине»?
– Помню… Что же дальше?..
– Видишь… я забыла сказать тебе: я написала, и мне сегодня вечером доставят ее.
Мод мгновенно вспыхнула; на лбу собралась складка, глаза потемнели.
– Но ведь это нелепо!.. Ну, скажи мне, – прибавила она, подавляя свой гнев, – на что она тебе?..
– Собственно, большой надобности мне в ней нет, – ответила мадам де Рувр, – мне просто захотелось иметь эту вещь. Ведь, я так мало имею удовольствий, не правда ли? Вместе с тем, принесут также и счет. Надеюсь, нам все равно, 300 франков больше или меньше?
Мод промолчала; мать вышла, а она вернулась в маленький салон. Ей попалась на глаза тоненькая деревянная ручка на письменном столе, воспоминание о каком-то курорте; она взяла ее, но пальцы у нее так дрожали, что она переломила ее, а обломки полетели в камин. Бетти опять вошла.
– Мадемуазель…
– Что, уже пришла молодая особа?
– Нет, мадемуазель, пришел господин Жюльен.
Мод с досадой ударила рукой по мраморной доске камина.
– Оставьте вы эту привычку говорить «господин Жюльен»; называйте его «господин де Сюберсо». При гостях это особенно неприлично… Почему же не идет господин де Сюберсо?
– Жозеф отворил ему… Он не знал, где вы, и господин Жюль… господин де Сюберсо прошел без доклада в вашу комнату.
Бетти проговорила это совершенно просто, и Мод, по-видимому, нисколько не удивилась.
– Скажите ему, что я ожидаю его здесь.
Оставшись одна, она посмотрелась в каминное зеркало без всякого кокетства, просто по привычке светской женщины, которая в первый раз в этот день предстанет глазам мужчины, все равно будь это брат или старый друг.
Спустя минуту, другую, на пороге маленького салона появился Жюльен Сюберсо; ему было не более тридцати лет, одет он был очень изысканно, высокого роста, сильный и худой, лицо матовое, почти без усов, но с прелестными темными, несколько длинными волосами, спускавшимися на воротничок. Это неправильное лицо с узким подбородком, тонкими губами, строгой формы носом, было бы почти сурово, если бы не озарялось прекрасными светло-голубыми глазами, нежными и с выражением нерешительности, как у женщины.