— Не особенно… я ж говорил: для понтов…
— Тогда у тебя всего две проблемы! Думаю, они разрешимы… тем или иным способом, — спокойно и беспристрастно выдал Джон, пожав плечами. Чес лишь хмыкнул, разблокировал машину и положил пакет с едой в багажник; напарник сел вперёд. Прежде чем войти в салон, Чес на секунду задержался, приоткрыв дверцу: на улице не переставал рвать ветер, унося остатки золотой осени и превращая её в грязную; стало темнее во много раз, тучи сдвинулись хмуро и сильнее прежнего, а дождь всё никак не появлялся. Он подумал, что что-то не то, как в следующую секунду по лицу стали стекать капли — прохладные, освежающие, в чём-то прощальные. Он улыбнулся и сел в машину; Джон спросил его о чём-то, но он не слышал; они замолчали, вслушиваясь в глухие раскаты грома — и начался ливень. «Всё-таки погода провожает меня… Согласно примете, кто-то будет по мне скучать. Странно…» — улыбаясь, не веря и снова улыбаясь, размышлял Чес, заводя машину, а потом удивлённо спросил, вдруг вспомнив:
— Ты же хотел здесь выйти? — Константин усмехнулся и потёр лоб.
— Больше не хочу. Тебя провожу. Ты же сейчас, вероятно, на вокзал? — Чес, скрывая довольную улыбку, кивнул, отвернувшись и делая вид, будто он застёгивает ремень.
— Решил не оставлять друга? — зачем-то спросил; Джон промолчал; ответа опять не было — ответ опять был понятен, хотя молчание казалось слишком эгоистичным. Чес вырулил машину с места и направил по дороге; по дороге к трудностям, но уже каким-то скрашенным. На душе ещё было опустошение (которое навряд ли возможно чем-то заполнить), но опустошение спокойное, даже тепловатое. Проблемы, казалось, должны решиться сами собой. Завтра. А сегодня… Чес помотал головой: нет, не для него такие приукрашенные, воздушные и беззаботные мысли — дела есть дела, и ничто их не затуманит. Ни сегодня, ни тёплый огонёк на душе, ни заветные слова без доли жалости или сочувствия — ничто. Так решил Чес.
Они ехали минут пять или семь, или даже десять молча; в последнее время они часто стали молчать. Поначалу он считал, что это из-за какого-то обоюдного, ничему не поддающегося отдаления, однако потом с облегчением узнал, что это нужное молчание — на ум сразу приходило куча пословиц, сравнивающих слова и молчание с различными дорогими металлами. Водитель почему-то улыбался, хотя улыбаться в его ситуации было не то чтобы неприлично — невозможно. Но он нашёл силы — улыбнуться и улыбнуться искренно. На очередном светофоре, когда машину пришлось остановить, он полуразвернулся к Джону и сказал:
— Мне нужно будет оставить машину на парковке. От неё минут десять пешком до вокзала… неужели хочешь ждать со мной три часа моего поезда? — произнёс с ухмылкой и каким-то слишком саркастическим выражением. Константин кивнул безо всяких промедлений, словно это было само собой разумеющееся. Видимо, для него это действительно было им…
— Впрочем, Чес, мне нужно будет забежать домой. Можешь не подвозить, а оставить на парковке; я сам к тебе через полчаса приду. Главное, будь в центре зала, — он хотел было спросить, зачем ему такой геморрой, но решительный взгляд Джона ответил ему сполна; он промолчал и лишь легонько кивнул, вновь повернувшись на дорогу и нажимая на газ.
Вскоре они доехали до парковки; на улице стало ещё темнее и невыносимее, ветер усилился, а дождь и не намеревался оканчиваться. Наступил один из тех вечеров, которые хотелось провести дома, за чашкой чая, в кругу друзей или родных, ощущая на сердце приятное тепло от понимания своей нужности; у Чеса же всё было с точностью наоборот: дома не было, соответственно, ни знакомых, ни родных (которых в прямом смысле уже быть не могло), и даже чая не было — вот уж отсутствие чего он не ожидал! Естественно, он сейчас мог говорить только сарказмы, потому что был ими пропитан насквозь — всё-таки, это спасительная мазь в любых трудных ситуациях. Но на самом деле Чес тревожился и тревожился сильно: он и правда обожал своих родителей. Но, перенервничав за весь сегодняшний день и полностью убившись горем, он уже не чувствовал боли — на смену боли, как известно, приходит безразличие. Теперь Чес был готов к самому худшему; апатия завладела им полностью. Точнее, не совсем полностью — Джон немного вернул его к жизни. Но не испытывать что-то отдалённо похожее на тревогу он просто не мог.
— Ладно, Чес, где-то к девяти я подойду… до встречи! — коротко бросил и вышел; тот не успел ничего сказать — Джон резко выпрыгнул из машины, легко хлопнув за собой дверью. Остался только сигаретный, въевшийся не только в салон, но и в его жизнь запах. Он почему-то вдохнул его полной грудью и поморщился; но поморщился с улыбкой — как говорилось, сигаретный дым он любил и ненавидел одновременно. Он хотел помнить этот запах — нет-нет, тот не был оригинальным, но просто всё же оказывался каким-то необычным. Джон курил с какой-то особой атмосферой вокруг себя, и эту атмосферу Чес запомнил навсегда. Он желал её помнить во время своей поездки до города, который не встретит его с распростёртыми объятиями; может, хоть так удастся отвлечься?
Только много позже, входя уже в зал ожидания, Чес понял, что та атмосфера и есть его любимая, и где она — там и дом, знакомых и друзей вместе взятых заменял Константин, про свою нужность ему он пока не хотел говорить, но уже отдалённо чувствовал то самое ободряющее «Да, нужен», а чай… чай можно купить — и чем вам не та самая желанная обстановка во время бушующего урагана и увядающей природы за окном? Он улыбался и больше не возвращался к этому вопросу — теперь он только ждал Джона, надеясь хоть перед предстоящим завтра насытиться тем, что не сможет ощущать ещё три или две недели.
Полчаса прошли быстро; Чес даже не успел всё хорошенько рассмотреть в утихающем зале ожидания с его приглушённой подсветкой, как около широкого входа, за стеклянной дверью, появился Джон. Он вошёл и, бегло пробежав по лицам, как-то сразу безошибочно отыскал его и направился в ту сторону; Чес благодарно улыбнулся, ещё как бы не веря, что тот пришёл поддержать его. Константин дошёл до него и присел рядом, прежде окинув странным взглядом — нельзя было сказать точно, какие чувства были вложены в тот взгляд. Но, вероятно, какие-то смешанные и сами для обладателя их непонятные.
— Где-то задержался? Уже пятнадцать минут десятого.
— Около входа в сам вокзал. Толкучка, — негромко ответил, удостоив его малость вопросительным взглядом.
— Вот как, — Чес закивал, а после спустил одну сумку в ноги, чтобы не мешала. — И всё-таки, ты действительно хочешь просидеть здесь два с половиной часа и?..
— И замолчи, дурак, — Константин добродушно усмехнулся и схватил подбородок развернувшегося к нему двумя пальцами; Чес как-то мгновенно прервал свою речь, удивлённо на него посмотрев. Джон отпустил его и изобразил на лице какое-то подобие улыбки. Улыбки тёплой, непохожей на все остальные — такая улыбка, знал Чес точно, была несвойственна его напарнику. А если уж и свойственна, то очень редко…
— Я сказал, что провожу тебя, значит, провожу. Мне совсем не лень просидеть здесь до полуночи. Твой же поезд ровно в двенадцать уходит?
— Да… — немного приглушённым голосом ответил Чес, кивая и вновь думая о позабытой в прошлом мысли — что-то ему не давало покоя в этот вечер. Но что-то не отвратительное и колючее, а приятное, хотя и невыносимо тяжкое; Джон не позволил ему долго сидеть в раздумье, а сразу о чём-то разговорил; Чес не заметил, как включился и полностью позабыл, о чём хотел вспомнить. Видимо, это было не столь важно.
Они говорили и говорили о многом: о простом-бытовом и о чём-то высоком; говорили негромко, даже тихо — их обычные голоса смешивались с десятками похожими вокруг; они говорили и не чувствовали усталости — наоборот, казалось, что пока слова льются, можно отдохнуть и позабыть, что вокруг тебя, а главное — что внутри. За ничем не обзывающим разговором это как никогда забывалось; и этим Чес активно пользовался, пока мог. Вскоре, знал он, ему предстоит целая бессонная ночь, полная ядовитых размышлений и отвратительных догадок. Сейчас… сейчас он ещё имеет право впитать и запомнить ту атмосферу — атмосферу дома, пускай и вокруг был холодный неуютный вокзал. Чес был счастлив как-то по-детски: казалось бы, ничего необычного Константин не сделал, а он уже в таком состоянии, будто у него всё прекрасно и родители живы-здоровы. Конечно, страшная мысль не отходила от него ни на секунду, но Чес, поразмышляв за этот день вдоволь, подумал, что сейчас мало чем поможет им или ускорит встречу — всё, что он мог устроить, он устроил. Вот завтра — целое поле для действий, но сегодня… сегодня ведь ещё можно насладиться «домом», правда?