— Ну, вот теперь точно пока… — проговорил Чес, смотря вниз и не решаясь поднять взгляд на напарника — что-то невыносимое было в этом. Тот на секунду положил свою тёплую ладонь на его плечо, пару раз похлопал и сказал:
— Держись там. Не унывай. Ты никогда не унывал.
— Постараюсь… — он всё же поднял голову и украдкой глянул на Константина: улыбался. Нет, не так: усмехался, но усмехался с претензией на улыбку. Искреннюю и чистую, которую сам всегда презирал. Чес был удивлён, но сам лишь неловко дёрнул губами и кивнул, взял сумки и сделал шаг в сторону входа в тамбур; там стояла проводница, принявшая его билет и сделавшая на нём какую-то пометку. Он вошёл полностью и после проверки обернулся к Джону, который был не столь ясен сквозь изморось; но, кажется, он улыбался. Чес встряхнулся — капли разлетелись от него в разные стороны блёстками — и пригладил мокрые волосы; отчего уходить вглубь вагона не хотелось. Хотелось сказать что-то Константину, между тем мокнувшему под дождём.
— Отправление через пять минут! — возвестила проводница, чьи смутные очертания он кое-как мог углядеть в темноте. Именно она мешала чему-то немыслимому, зародившемуся в его голове, хотя и не была видна в тусклом свете лампочек; впрочем, также не видна была сама суть того, что он хотел якобы сказать или сделать. В итоге он забил и решил хотя бы скрасить затянувшееся молчание.
— Ладно, Джон, пожелай мне удачи. Иди, не мокни здесь! — Константин заметно кивнул и протянул руку; тот осторожно обхватил пальцами тёплую сухую ладонь и сжал её. Несмотря на дождь, на то, что руки вмиг стали мокрыми, и сразу же стало холодно, он ощутил, как вновь потеплело на душе: частичка «дома» ещё была сильна. Рукопожатие затянулось, Чес пристально смотрел на него, видя сквозь сумрак его глаза и искренно не понимая, что за странные эмоции плясали там; он проклинал свои тупость, недалёкость и ненаблюдательность, но ничего поделать не мог — пальцы разжались, прозвучало финальное:
— Удачи, Чес… — слишком мягко и приторно; Чес поморщился — не в стиле повелителя тьмы. Хотя такое было, безусловно, приятно. Уже собираясь проходить в вагон, он бросил:
— И тебе… всё же не скучай, Джон.
— Не буду, — Чес добро усмехнулся и вновь не принял на веру: потому что знал, что такая же добродушная улыбка прошлась по губам Константина сейчас; оно и понятно — в темноте всегда лучше что-нибудь скрывать. Он тогда ощутил, как запершили в горле несказанные слова, как начало душить какое-то смутное чувство — его дыхание даже слегка сбилось; он сам не понял и не помнил, что же всё-таки произошло с ним в тот момент и что же, в конце концов, ему нужно было сказать. Чес решил это подавить в себе вновь, подумав, что так лучше; лучше уйти от ответа, чем говорить то самое, имеющее номенклатуру «бред». Он глянул на фигуру последний раз, в мыслях прокрутил запоздалое «Впрочем, он будет немного скучать. Это я точно знаю» и стал забираться в вагон.
Внутри было много приятнее, чем снаружи: тепло, хоть и мрачно, зато сухо, к тому же малолюдно. Полуночным поездом ехало всегда немного — этот рейс не любили по причине неудобности: поздно ложишься, рано встаёшь, в итоге жутко не высыпаешься. Чес и сам не знал, почему выбрал именно это время, хотя предполагал, что, когда смотрел на расписание, чем-то всё-таки руководствовался. Может, хотел оттянуть момент приезда или боялся, что не успеет собраться, хоть и был готов с семи?.. Таща за собой сумки по полуосвещённому узкому коридору, Чес усмехнулся и подумал, что нет — об этом он точно не думал. Что уж врать и приукрашивать свои слабости? По-настоящему он просто-напросто хотел встретиться с Джоном и чуть подольше побыть с ним, чтобы понять одну простую вещь: этот человек и вправду его понимает. Понимает и…
Чес ещё не успел зайти в своё пустое купе, как поезд нервно дёрнулся, но ещё не поехал; его отнесло в сторону, и он едва успел ухватиться за ручку. Потом зашёл в купе, бросил сумки под стол, оглядел тёмную свою будущую каморку для спанья и устало опустился на скамью, перед этим не до конца задвинув дверь. По коридору, было слышно, кто-то изредка ходил и шёпотом переговаривался; иногда хлопали задвигающиеся двери, и скорым шагом пробегала проводница, что-то кому-то говоря. Чес оставил минимум света в купе, вытащил билет и положил его на стол — чтобы его во всяком случае не беспокоили (хотя навряд ли) — и брякнулся головой о стол; прохладный пластик немного успокоил его разгорячённый, обветренный за день лоб. Ему даже уже стало казаться, что он простыл — с такой если не ужасной, то непонятной погодой это было более чем легко. Он замер в таком положении, прислушиваясь к внешним звукам и сильнее кутаясь в куртку: голоса раздавались как будто в другом мире, отдалённо; нынче же, в его мире, было только пустое купе, попавшееся по чистой случайности, и он сам со своим грузом дерьма на душе и некоторой одежды — в сумках. Ему хотелось выспаться, пусть даже так, в такой неудобной позе — и пофиг, что завтра затекут абсолютно все части тела. Чес понимал, что своё потерял; почему? Чёрт его знает! Просто примерно такие слова непонятными обрывками витали у него в голове; стоило невероятных усилий собрать их воедино хотя бы в эту бессмыслицу.
Он чувствовал себя ещё более разбитым, нежели с утра… с утра прошлого дня. Уже. Наверное. Этот поезд часто опаздывал. Чес точно не помнил, спустя сколько минут после его прихода вагоны грузно двинулись, не помнил, когда пришла проводница с проверкой и как сильно она хлопнула дверью; он помнил лишь чей-то смутный силуэт перед глазами. Кажется, это было уже во сне… в полубредовом болезненном сне. В его спутанном воспалённом сознании всё жутко перемешалось; Чес ощущал свою часто вздымающуюся грудь, хриплое дыхание и жар внутри; но он с усмешкой (смог усмехнуться даже во сне!) понял, что заболевал вовсе не от осени и глобального понижения иммунитета, а заболел от чего-то необычного, яркого, возможно, приятного, засевшего внутри, но из-за того, что это что-то вовремя не вышло, не приняло хоть какие-нибудь формы, оно стало разъедать душу, разъедать организм, течь по венам, проникать сквозь сосуды в мозг и травить тело — словно болезнь, но уже на психологическом уровне. Осень тому явно не причина. Тому причина…
«Джон…» — сорвалось хриплое, негромкое, но явное с его губ — это Чес понял даже во сне. Ему самому стало удивительно; однако как быстро стало удивительно, также быстро и пофигистично — он вновь провалился в безумный сон, перерабатывая некоторые кадры из сегодняшнего дня в сюрреалистические картины, как это часто бывает. Чес только лишь много позже осознал, что ещё пару раз проговаривал имя своего друга, напарника… и каждый раз с какой-то особенной интонацией. Ему хотелось прямо во сне сорваться с места и срочно, сейчас отыскать Джона, и вообще плевать на то, что сейчас он уже в паре десятках километрах от Лос-Анджелеса — просто хотелось. И каким-то фантастическим образом это удалось сделать… во сне. Он сам был, помнится, так рад, что смог уговорить машиниста на секунду вернуться… рад, как ребёнок. Правда, после резкого пробуждения настроение вновь улетело в тартары; никакого сходства с реальностью не было и быть, в принципе, не должно.