— Правда… — едва перебирая сухими губами, отвечал Чес. Это «Правда» глухо отозвалось в сердце, забило набатом в мозгу, стало отдаваться эхом в ушах. Эта правда пропитала его всего, и он ощутил себя счастливым. Чес смутно помнил, как ещё целых минут пять или восемь держал в своих пальцах его руку и не отпускал, как ещё долго смотрел на него восторженно, почти влюблённо, как Джон изредка поглаживал его по голове и силился отобрать руку, но он не пускал.
— Боже, как ребёнок! — недовольно бормотал Константин, вскоре вытащив свою руку и присев рядом; Чес просто пожирал его глазами, не смея дышать слишком громко и говорить что-либо. Спустя минуту такого молчания, подействовавшего успокоительно, он выдал:
— Джон… мы дураки! — спокойно выдохнул, улыбнулся; Джон лишь хмыкнул и откинулся на спинку скамьи. Чес отчасти последовал его примеру, только положил голову к нему на плечо; несмотря на жёсткость под головой, ему было приятно лежать вот так, не ожидая, когда же его нагло сбросят. Ему нравилось, нравилось всё, абсолютно: мерное постукивание рельсов, со свистом проезжающие поезда мимо, лёгкое потрясывание, какое-то тепло, мигом воцарившееся в купе, и… атмосфера того «дома», в конце концов! Он прикрыл глаза и сладостно вдыхал ещё ощутимый запах табака от пальто Джона; он был почти на грани сумасшедшего срыва, но переносил это состояние на удивление спокойно, с лёгкой улыбкой и надеждой на то, что он сейчас такой не один. Рядом — ещё то взбунтовавшееся сердце и малость скрытые чувства! Чес знал, Чес чувствовал…
Его душу терзали ещё многие сомнения, многие вопросы, да и те пару банальных словечек, так нужных ему сейчас, ещё назойливо роились в голове, освободив распухшее сердце лишь наполовину. «Заурядность Джону не нужна, — думал он, устраиваясь удобнее. — Это не его конёк. Но можно ли было скрыть то, что накапливалось долгие два года?»
Чес, и так смутно доверявший этой реальности и ещё боявшийся, что всё вмиг может обрушиться, как карточный домик, всё же решил сказать. Сказать и ощутить, как из души будто что-то выпорхнет — но что-то лёгкое и приятное, уже давно кричавшее о своей свободе. Чес приподнял голову и прошептал на самое ухо Константину… прошептал и тут же виновато потупился, словно застыдясь несколько секунд назад казавшихся ему необычными слов — теперь стало ясно, что это и вправду было лишне. Джон лишь насмешливо на него глянул и легко потрепал по волосам; Чес вздохнул свободно и с улыбкой — теперь уже с той улыбкой, о которой ему недавно напомнил Константин.
Он был счастлив в свой самый ужасный день, точнее, в ночь после него. Однако теперь стало как-то всё равно, что ожидает его утром в (не)родном городе; теперь он готов решительно на всё. С такой-то поддержкой!..
Константин закурил, наперёд зная, что его водитель не будет против; а тот был даже и рад, тайком, но с наслаждением вдыхая сигаретный запах и соглашаясь быть вечным пассивным курильщиком самого повелителя тьмы. Потому что его дом был только таким и не иначе — пускай с горьковатым запахом и не совсем разговорчивым собеседником, зато настоящим, динамичным и… любимым. Как и все его составляющие…
— Джон, и как же ты смог взять билет на полуночный поезд, когда…
— …когда все билеты давно закончились и ты купил последний? Ну-ну, не задавай глупых вопросов! Я посредник между Раем и Адом; думаешь, какой-то жалкий билетик для воссоединения меня и тебя мне неподвластен? — Чес звонко рассмеялся, а после почувствовал на своём горячем лбу сдержанное прикосновение губ: это что-то явно выбивающееся из характера Джона Константина. Точно. Да и сегодня он весь — одно большое исключение из своего прошлого характера, никуда не девавшегося, но сейчас лишь отошедшего на дальний план. Чес лежал на плече и ощущал, что спокоен, спокоен, несмотря ни на что. Облака дыма медленно взвивались и тянулись к потолку, где-то там расходясь в стороны; в вагонах курить нельзя, но Джону было всегда более чем фиолетово на все эти правила. Он знал, что тот хотел чувствовать эту сигарету, этот запах, эту атмосферу и этот дом. А Чес постепенно прикрывал глаза, понимая, что недалёк от сна — теперь он засыпал с блаженной улыбкой на губах, не ощущая усталости и тяжести невысказанного на сердце и необдуманного — в голове. Джон не будил его, не говорил о том, что нужно бы постелить постель и нормально лечь, а лишь всю ночь просидел вот так, поначалу затягиваясь сигареткой. Потому что знал — эта ночь должна быть такой: капельку безрассудной, неправильной, странной. Да они оба сегодня более чем странны и слишком далеки от прошлых собственных характеров; они отказались от предназначенных ролей, решив идти своим путём.
— Знал ли я, что, после наиужаснейшего дня, за который я успел сто раз пожелать себе сдохнуть, я найду в поездке на полуночном рейсе — самом неудобном и отвратительном — своё счастье?.. — говорил Чес с зарытыми глазами, уже пребывая в полусонном бреду.
— О, просто помолчи, парень! — усмехнувшись, прервал его Константин, выдыхая дым. — Тебе не идёт роль обличителя. К тому же, ты выражаешься слишком скупо… — прошептал, вновь наклонясь к нему; Чес только улыбнулся и пожал плечами. Пусть так. Главное сегодня — это быть рядом. Быть рядом в этом прохладном, тёмном, но именно сейчас таком уютном купе; уютном, потому что вокруг дом, а рядом — тот, кто понимает.
И он убедился в этом как нельзя лучше и чувствовал, что сильнее убедиться завтра. Но завтра — это ещё так далеко, хотя по часам оно настало. Но для них сейчас не было ни часов, ни времени, ни суток; было лишь эфемерное состояние под названием ночь, которая ещё числилась за сегодняшний день. А завтра начнётся только с семи утра. И уж завтра…
Нет, Чес не хотел думать. Он хотел растянуть эти мгновения в полусне до бесконечности, хотел вечно лежать на его плече, чувствовать, как он курит, и слышать, как равномерно стучат колёса полуночного поезда. Было желание уехать на нём в какую-нибудь страну без течения времени, где одно мгновение будет длиться всю жизнь… он и вправду бы не пожалел. Он, кажется, ещё хотел сказать Константину спасибо за помощь — моральную и не очень — но не смог: сильно поклонило в сон. Только уже засыпая, Чес едва разборчиво пробубнил: «Джон, ты понял меня… спасибо». За что в ответ получил насмешливое «Дурак!..» И остался доволен.
А полуночный поезд уносил их дальше и дальше. И что будет в этом самом «дальше» — уже не так важно. Потому что актуальное сейчас решило если не всё, то многое. И они оба были почему-то благодарны судьбе и друг другу; раньше не верилось, теперь — мечта в самом ярком своём жизненном воплощении. И только полуночный поезд был свидетелем такого крохотного счастья… и нёсся, нёсся вперёд по рельсам, куда-то в новую жизнь, полную невзгод. Казалось бы, чего здесь радостного? А вот это самое хорошее, тёплое и радостное поезд сохранял внутри себя, внутри сердец Джона и Чеса, не давая приятному чувству развеяться на ветру. Впрочем, оно и не развеется. То, что укреплялось не одним годом, рушится явно не с одного дуновения.
Никогда бы Чес не подумал, что его домом окажется тёмное купе и витающий сигаретный дым около потолка, как никогда бы не подумал, что его счастье и вера заключены в одном человеке — в посланнике Ада. И никогда бы он не подумал, что всё приятное достаётся тогда, когда его не ожидаешь… хотя это глупые истины!
А полуночный поезд, скользя на рельсах, уносил в себе счастье — пускай маленькое, в чём-то ничтожное, но для кого-то почти что спасительное и главное.