– Зачем?
«На то у меня есть причины, раб».
Услышанное вовсе не обрадовало Удинааса, и тем не менее он убрал окаменевший наконечник в сумку. После чего спешно вернулся к оставленным сетям.
– Я не собираюсь быть рукой твоего возмездия, – пробормотал он, вновь берясь за работу.
Из камней донесся громкий смех Сушняка.
Над низиной стлался дым. Его струи цеплялись за темные верхушки деревьев и постепенно таяли.
– Похороны, – сказал Бинадас.
Серена Педак молча кивнула. Бурь в последние дни не было, да и пожар в мокром от дождя лесу вряд ли мог вспыхнуть. Тисте эдур сооружали нечто вроде могильника, который обкладывали со всех сторон, превращая его в погребальный костер. Покрытый монетами труп прожаривался, словно глиняная фигурка. Камни могильника раскалялись докрасна. Среди языков пламени плясали духи Тени, устремляясь вверх вместе с дымом. Завершив ритуал, люди уходили, а призраки еще долго витали над местом сожжения.
Серена вытащила кинжал и принялась счищать с сапог комки налипшей глины. В этой части горного хребта погоду определяли ветры с моря, принося нескончаемые дожди и окутывая местность пеленой тумана. Вся одежда на женщине разбухла от влаги. За утро тяжелые повозки трижды кренились, угрожая опрокинуться. Одному нереку это стоило жизни: несчастный попал под колесо, и железный обод сплющил его.
Закончив чистить сапоги, аквитор обтерла узкое лезвие кинжала и убрала оружие в ножны.
Настроение у всех было мрачное. За минувшие два дня ни Бурук Бледный, ни три его наложницы-полукровки ни разу не высовывали носа из повозки. Однако спуск завершился. Впереди лежала довольно ровная местность, простиравшаяся до самой деревни Ханнана Мосага.
Бинадас следил, как последняя повозка съезжает со склона. Серена видела, какое нетерпение овладело тисте эдур. Как-никак в его деревне кто-то умер, и это не могло не беспокоить Бинадаса. Халл Беддикт оставался внешне абсолютно невозмутимым. Он погрузился глубоко в себя, словно бы приберегая силы на будущее. Возможно, он вел скрытую битву с самим собой, пытаясь удержать пошатнувшуюся решимость. Раньше Серена без труда определяла, в каком Халл настроении, но сейчас утратила способность. Суровое выражение, не сходившее с его лица, за столь долгое время вполне могло превратиться в маску.
– Послушай, Бинадас, нерекам требуется отдых, – сказала аквитор. – Все трудные места дороги мы уже миновали. Тебе незачем тратить время, оставаясь с нами. Возвращайся к соплеменникам.
Он недоверчиво прищурился.
Говорить что-либо еще было ни к чему: тисте эдур все равно истолкует ее слова по-своему.
– Серена права, – вмешался Халл. – Мы не хотим тебя задерживать, Бинадас.
– Ладно, пусть будет так. Я сообщу Ханнану Мосагу, что вы скоро появитесь.
Повернувшись, тисте эдур быстро зашагал по дороге и вскоре исчез за деревьями.
– Видела? – спросил ее Халл.
– Я заметила лишь противоборство долга и желаний, – ответила Серена, отворачиваясь от него.
– Значит, ты предпочла увидеть только то, что хочешь видеть.
Женщина устало пожала плечами, словно бы этот разговор происходил у них уже не впервые.
– Как и все мы, Халл.
– Но так не должно быть, аквитор, – сказал он, подойдя поближе, – это неправильно.
«Редкие минуты искренности? С чего бы вдруг?»
– А как, по-твоему, мне следовало ответить? Мы будто солдаты: прячемся за стенами крепостей, которые сами же построили. Ты поступишь так, как считаешь нужным. Только и всего, Халл.
– А ты, Серена Педак? Какой путь ожидает тебя?
«Всегда один и тот же».
– Тисте эдур отличаются от других народов. Они будут тебя слушать, но это вовсе не значит, Халл, что они пойдут за тобой.
– Я не лелею никаких надежд, Серена. В сердце моем только страхи… Пора двигаться дальше.
Нереки сидели возле повозок: кто на корточках, кто прямо на земле. И снова от их разгоряченных тел валил пар. И опять они безучастно глядели по сторонам. Наспех вырытая могила для сородича, столь же торопливо забросанная глиной вперемешку с камнями и ветками, не слишком волновала их, словно была всего лишь частью пейзажа.
«Это как же нужно унижать народ, убивая в нем живую душу, чтобы сделать его таким? А может, все куда проще? Вырви у народа корни, и покатится он вниз по жизненному склону».
Летерийцы верили в холодные истины. В вечную необходимость действовать. Многие и не мыслили для себя иного существования, а те, кто мыслил, зачастую не могли отойти в сторону от сокрушительной лавины, называемой «поступательным движением вперед». Различие между жизнью и смертью определялось нескончаемой борьбой за более выгодное место внутри лавины. Сострадание к чужим бедам было непозволительной роскошью. Точно так же, попадая в беду, никто не ждал сострадания от других.