— Луну похитили.
Все, что я делала — повторяла его слова, потому что они казались нереальными. Потому что пробирали до глубины души. Это было худшим страхом каждого родителя. Так вот откуда тот кусочек тьмы, иногда омрачавший взгляд ее чудесных голубых глаз. То, чему там не было места. Что-то уродливое, холодное и преследующее.
— До того, как мы переехали сюда, все было иначе, — сказал Зик. — Я был другим. Принадлежал миру, где не было ни правил, ни милосердия.
Я бросила взгляд на татуировки на его руках. Прекрасная работа, выполненная с большим мастерством. Не дерьмовые тюремные татуировки или что-то подобное. Его татуировки были заявлением. Способом сказать, что он не живет по правилам этого мира.
В кои-то веки я не спешила заполнить молчание между нами. Не стала засыпать его вопросами. Я просто ждала, изо всех сил пытаясь сдержать рвущееся любопытство.
— Я состоял в банде, — сказал Зик после паузы. — Они пытаются называть их Клубами. Для рекламы. Для копов. Мотоклубы. «Мирные анархисты». Черт, телешоу не помогло.
В его словах сквозило отвращение, а у меня по шее поползли мурашки, потому что в тот момент, когда он говорил, я думала о «Сынах анархии».
— Все знают, что это чушь собачья, — продолжил он, не глядя на меня. — Все началось с братства с благородными намерениями, как и все остальное дерьмо. Потом люди стали жадными. Озлобленными. Неважно. Это была банда. Мне было плевать. В то время мне хотелось наказать весь мир и выглядеть крутым.
Зик откинулся на спинку стула и долго смотрел вверх, прежде чем вновь переключить на меня свое внимание.
— В любом случае, тебе не обязательно знать всю мою биографию, достаточно сказать, что я был куском дерьма. Когда мама Луны забеременела от меня, я остался куском дерьма. После рождения Луны я продолжил в том же духе. Но я был куском дерьма, любившим свою дочь. Я готов был умереть за нее. Убить за нее. Но ее мать… она была просто залетевшей от меня стриптизершей. Мы пытались сойтись ради Луны, но ничего не вышло. Она была стервой. Я знаю, что не должен говорить о мертвых плохо, но уверен, что будь она жива, то согласилась бы со мной. В итоге мы вляпались в какое-то дерьмо с конкурирующим Клубом. И они были готовы вырезать нас всех, лишь бы подчеркнуть свою точку зрения. Они похитили Луну и ее мать и держали у себя два дня.
Его взгляд стал холодным. Мертвым.
Внутренности скрутило от неподдельного ужаса в глазах Зика.
Что случилось с Луной за эти два дня? Вряд ли что-то хорошее. Но девочка не казалась травмированной. Она все еще смеялась, и смеялась по-настоящему. Внутри нее все еще жили надежда и любовь.
— Самые долгие сорок восемь часов в моей жизни, — сказал Зик тихо, почти шепотом. — К тому времени, когда мы нашли их, Минди была мертва. Луна держалась. Они жестоко обращались с ней. Они пометили ее. Мою малышку...
Он умолк, его голос звучал гортанно. Вот та тьма, которую Зик носил с собой, как плащ. Чувство вины. Вины за то, что случилось с его дочерью и с ее матерью.
— После того, как мы вернули ее, я сорвал нашивку со своей спины и сжег ее. В том мире это приравнивается к самоубийству. Если нашивка пришита, она остается с тобой всегда. Остается в камерах, куда тебя сажают из-за нее, черт возьми, тебя даже хоронят вместе с ней. Но я не дурак. Я планировал это, как только начал понимать реальность того, что делал с Луной. Я сделал многое для того, чтобы исчезнуть. Чтобы Клуб не смог нас найти. Сомневаюсь, что они вообще меня ищут. У них есть дела поважнее. И, черт возьми, даже если ищут, вряд ли они станут искать в закрытом сообществе в Блэк Маунтин.
Я обдумывала сказанное. Конечно, имея довольно активное воображение, я потратила много времени, придумывая биографию Зика, но подобное никогда не пришло бы мне в голову. Да мне бы и не хотелось представлять случившееся. Не с Луной. Не с этой красивой девушкой.
— Ты убил их?
Зик дернулся, словно я ударила его. Его взгляд стал ледяным.
— Что ты сказала?
— Ты их убил? — повторила я. — Людей, причинивших боль твоей дочери. Похитивших ее мать?
Он рассматривал меня так, словно оценивал, спрашивала ли я серьезно или нет.
— Да, — сказал он наконец. — Всех до единого.
Я лишь кивнула, удивляя саму себя. Я сидела напротив убийцы. Спала по соседству с ним. Целовалась с ним. Я представляла, что делаю гораздо больше, чем это, почти каждый час бодрствования с тех пор, как встретила его.
Но я знала об этом, не так ли?
Я не была сведуща в темной стороне жизни. Не сталкивалась с преступным миром. Но я достаточно хорошо знала, что такое смерть. Просто не с той стороны с какой ее знал Зик. Меня должно было шокировать его признание. Может быть, вызвать отвращение осознание того, кем он был. Но правда заключалась в том, что я чувствовала это с самого начала.
— Хорошо, — прошептала я.
Зик снова дернулся.
— Хорошо?
— Да, — сказала я, потягивая вино. — Если бы кто-то поднял руку на моих детей...
Я замолчала, желудок скрутило от одной только мысли. Я встретилась взглядом с Зиком.
— Я бы не смогла уснуть до тех пор, пока не наказала всех, кто был ответственен за это.
— Но это я. Я — тот, кто несет ответственность. Тот, кто посмотрел ей в глаза, когда она появилась на свет и понял, что она — весь мой мир. Что она — единственная хорошая вещь, которую я когда-либо создал. Я понял все это и все равно сохранил нашивку на спине. И чтобы я сорвал ее, потребовалось, чтобы у нее на глазах убили ее мать. И к тому времени было уже слишком поздно.
Зик осушил свой бокал и встал. Он не посмотрел мне в глаза; он просто растворился в темноте и оставил меня наедине со сказанными им словами. Оставил наедине с трагедией.
***
Неделю спустя
Я получила сообщение, в котором мне советовали надеть джинсы, ботинки и кожаную куртку.
От Зика.
Мы обменялись номерами из практических соображений, из-за детей. Ну, так я говорила самой себе. Он писал мне каждый вечер, спрашивая, какое вино мне бы хотелось. Густое, крепкое, пряное или сладкое. Я понимала, что это его способ намекнуть мне, что он мне не подходит. Я знала, что часть его хотела этого. После того как Зик раскрыл секрет о своем прошлом, о том, кто он и что он сделал — он ждал, что я буду сторониться его. Относиться к нему как к чудовищу, которым он себя считал.
Я хотела этого. Не потому, что считала его чудовищем, а потому, что сама была им. Я страстно желала этого мужчину. Считала часы до наступления темноты, когда дом погрузится в сон, чтобы он пришел. Мне хотелось, чтобы он поцеловал меня и сделал гораздо больше. Но каждый вечер я получала только вино. Только его присутствие. Только нарастающее напряжение между нами.
А теперь сообщение.
С требованиями надеть определенную одежду. Феминистка во мне подняла голову. Ни один мужчина не будет указывать мне, что надеть, даже этот. Особенно этот. У него уже был контроль над моим разумом, моими желаниями, моими нуждами. И все же, каким-то образом, я оказалась одетой в обтягивающие черные джинсы, не менее обтягивающую майку и кожаную куртку. Даже очень стильные и очень дорогие байкерские ботинки.
Я услышала рев мотоцикла, потому что, ну, его невозможно было не услышать на нашей тихой улице. Меня удивляло, что Ассоциация домовладельцев до сих пор не оштрафовала его. Они, черт возьми, не забывали сделать нам предупреждение, если трава на нашем участке вырастала слишком высокой.
Еще одно проявление магии Зика.
Он был здесь.
При дневном свете.
Над нами не светили звезды, он не держал в руке бутылку вина, нас не прятала темнота, скрывающая моих демонов и внутреннюю боль. Только резкий, ослепляющий солнечный свет, освещающий всю его темную красоту. Навязывая мне реальность. Заставляя смотреть в лицо своей потребности.
— Что происходит? — спросила я, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто из моих любопытных соседей не выглядывает из окон, осуждая меня.
— Я беру тебя прокатиться, — сказал Зик, не оглядываясь по сторонам и сосредоточившись исключительно на мне, как это было в его привычке.