— Что не просёк?
— Да камень, котелок ты дырявый, — грубо дернув меня за запястье, нойда содрал веревку и опустил её за пазуху. — Хожу тут, как вертухай голодный, голова уже кругом идет, а ты всё на месте топчешься.
— Но… Зачем? — у меня самого уже шарики за ролики от этих загадок заехали.
— Ты должен увидеть камень. Сам. Горь вот его видел. И жена его, когда знакомиться приходила…
Отвернувшись от меня, Кукса сказал в сторону, будто невидимому собеседнику:
— Он не Тот. Ты ошибся, Старший.
— Да Тот он, Тот, — раздалось рядом с нойдой. — Ты сам виноват, Мелкий. Не понял, что парень с железом ходит. Оно-то ему взор и застит… — я посмотрел на своё пузо. Мать-перемать! Гостинцы от Арины Родионовны. Совсем о них забыл.
Морщась, оторвал приклеенный намертво пакет и с поклоном, как было велено бабкой, протянул его пацану.
— Вот. Гостинец вам с Той стороны.
Хмыкнув, Кукса развернул подарок. В нем оказалась запаянная стеклянная ампула и россыпь стальных иголок. Самых разных: от громадных цыганских, до тоненьких, едва заметных.
— Ну вот, теперь другое дело.
Повернувшись теперь на голос, я увидел мужика. Невысокий, но очень крепкий и плотный. Круглая бритая голова на короткой шее, покатые могучие плечи, бочкообразное туловище, затянутое в старый, много раз штопанный тельник… На ногах старые, седые от времени кирзачи.
— Здарова, гость потусторонний! — широко улыбнулся мужик и протянул сплошь исколотую татуировками руку. — Илюха я. Мурманский. Авторитет здешний.
— А я Иван. Э… Спаситель. Очень приятно, — пожав твердую и теплую, даже горячую руку, я почувствовал себя значительно лучше. Слава Макаронному монстру, хоть один нормальный мужик попался.
— Ну вот! Даже погоняло у тебя подходящее: Спаситель, — осклабился Илюха. — Нам как раз такой и нужен.
— Да это не погоняло. Фамилия у меня такая.
— А это, друг Ванюха, абсолютно фиолетово. Главное, ты здесь.
И он вновь улыбнулся. Лицо Мурманского, покрытое множеством морщинок, стало похоже на добродушное печеное яблоко.
Глава 15
«У каждого додика своя методика», — говаривал Таракан, отправляясь на охоту за очередным монстром. Сейчас его теория проявила себя как нельзя лучше: Ванька за своим монстром ушел в Зону, а Лумумба — в запой. Обидно то, что никто из них не подумал обо мне. Друзья называются.
Чуть с ума не сошла от скуки, честное слово. Чтобы отвлечься, попыталась сунуться на улицу, но не вышло: ливень такой, что ничего не видно — сплошная стена воды. А ветер — я вообще молчу. Не ветер, а чугунная баба какая-то.
К тому времени, как гроза стихла, у меня уже свербело во всех местах. От отчаяния даже попробовала подружиться с птицей Гамаюн — ничего не вышло. От сырости железная бестия совсем заржавела и только поскрипывала, как сломанный пулемет. Кот предложил вышивать крестиком — чтобы руки занять, но я лучше оружие чистить буду с утра до ночи, чем иголку в руки возьму. Найдя на подоконнике книжку, сперва обрадовалась — книжки я с детства люблю, но через пять минут захлопнула, положила обратно, а сверху еще чугунный утюг поставила. Оказалось, это какой-то бабкин гримуар: буквы, как жучки, то и дело перебегали с места на место, составляясь в неприличные ругательства, и пытались царапаться. А еще мне показалось, что книжка пытается читать меня…
Словом, когда гроза наконец стихла, я вздохнула с облегчением и поспешила на улицу. Одолжив у бабки красные сапожки на резиновом ходу и древнюю, оставшуюся с Великой Отечественной плащ-палатку. В пронизанном электричеством воздухе витали запахи влажной земли, травы и сирени, на заборе возбужденно чирикали воробьи, а над головой сияло умытое солнышко. Впервые здесь, в Мангазее, показалось голубое небо. Оно было такое чистое, такое голубое, что захотелось забыть все свои печали, обернуться маленькой птичкой и взмыть в его прозрачные выси.
Но даже умиротворяющая картина счастливой природы не позволила моему мятущемуся духу принять неопределенное будущее с кротостью и смирением. И, выражая протест против безоблачного, но поистине унылого существования, я разбежалась и обеими ногами плюхнула в не успевшую высохнуть лужу. Брызги взметнулись выше головы, окатив проходившего мимо кота, кучку воробьев и случившегося рядом совершенно постороннего петуха. Переполох поднялся до небес: петух орал, как оглашенный, воробьи выражались так пронзительно и ёмко, что захотелось запомнить парочку ругательств на будущее, и только кот отряхнулся молча, всего лишь покрутив лапкой у виска.