Жертва принесена, часть сокровищ оставлена; и этот обмен между дикарями и брамином совершается из года в год.
Проходит немало лет, и вот однажды в храм брамина является вождь племени — теперь он уже не так худ и лучше одет, а его волосы лоснятся, смазанные маслом. Брамин рассержен. "Кто ты такой?" — спрашивает он. "Ты меня знаешь. И я тебя знаю, — отвечает вождь. — Я знаю, зачем ты покупаешь детей. Я знал это с самого начала. В ту первую ночь я выследил тебя и все понял. Отдай мне половину своих сокровищ". — "Ты ничего не знаешь, — говорит брамин. — Зато я знаю, что вот уже пятнадцать лет вы, дикари, приносите в жертву младенцев в известной мне пещере. Таковы обычаи вашего племени. Теперь, когда ваша жизнь изменилась к лучшему и вы переселились в город, вам стало стыдно и страшно. Поэтому ты пришел ко мне, во всем признался и попросил меня о снисхождении. Я пожалел тебя, потому что понимаю силу древних обычаев, но все же твое признание глубоко потрясло меня, и я могу в любой момент отвести людей в пещеру, полную детских костей. А теперь вон отсюда. Твои волосы смазаны маслом, но даже твоя тень оскверняет это священное место". Вождь испуганно съеживается и отступает. "Прости, прости", — бормочет он. "И не забывай о нашем договоре", — напоминает брамин.
Наступает день ежегодного жертвоприношения брамина. Ночью он пробирается в пещеру с костями. По дороге он обдумывает во всех подробностях, как объяснить свое появление в этой глуши, если вождь все-таки донес на него и он будет схвачен. Но никто его не ждет. Брамин не удивлен. В темной пещере лежат два одурманенных ребенка. Значит, вождь действительно внял его угрозам. Привычной рукой брамин приносит эту пару в жертву духу пещеры. Потом зажигает факел, чтобы предать маленькие тела огню, и видит, что это его собственные дети.
Тут история кончалась. Отец Вилли прочел ее, ничего не пропуская. Затем он механически вернулся к началу и увидел то, что успел забыть, поглощенный чтением: история называлась "Жизнь, полная жертв".
"Его ум отравлен, — подумал отец Вилли Чандрана. — Он ненавидит меня и ненавидит свою мать, а теперь он обратил эту ненависть на себя самого. Вот что натворили миссионеры со своими «ма» и «па», Диком Трейси и другими американскими комиксами, со своими фильмами про страсти Христовы на Страстной неделе и фильмами с Богартом, Кэгни и Джорджем Рафтом во все остальное время. Я не могу бороться с такой ненавистью разумными доводами. С ней можно справиться только методом махатмы. Я буду ее игнорировать. По отношению к нему я буду соблюдать обет молчания".
Через две или три недели мать Вилли пришла к его отцу и сказала:
— Лучше бы ты отменил свой обет молчания. Вилли очень переживает.
— Этот мальчик пропащий. Я уже ничего не могу для него сделать.
— Ты должен ему помочь, — сказала она. — Больше никто не сможет. Два дня назад я наткнулась на него: он сидел в темноте. Я включила свет и увидела, что он плачет. Спросила, почему. Он сказал: "Я просто чувствую, что все в мире так грустно. А больше у нас ничего нет. Я не знаю, что делать". Тогда я растерялась. Наверное, он унаследовал это от тебя и твоих предков. Я пыталась его утешить. Сказала, что все будет хорошо и он поедет в Канаду. А он сказал, что не хочет ехать в Канаду. Не хочет быть миссионером. Он не хотел даже возвращаться в школу.
— Может, что-то случилось в школе.
— Я спросила. Он сказал, что зашел зачем-то в директорский кабинет. На столе у директора лежал журнал. Миссионерский. На его обложке была цветная картинка. Священник в очках и с наручными часами стоял одной ногой на статуе Будды. Он только что срубил ее топором и улыбался, опираясь на топор, как дровосек. Когда я ходила в школу, я тоже видела там журналы с такими картинками. Меня они не волновали. Но когда Вилли увидел эту картинку, ему стало стыдно за себя. Он почувствовал, что святые отцы дурачили его все эти годы. Ему стало стыдно, что он хотел сделаться миссионером. На самом деле он хотел уехать в Канаду только для того, чтобы вырваться отсюда. Пока он не увидел эту картинку, он не знал, что такое работа миссионера.
— Если он не хочет туда ходить, пусть не ходит.
— Каков отец, таков и сын.
— А кто отправил его к миссионерам? Это была твоя идея.
Так Вилли Чандран бросил учиться в школе при миссии. Он стал бездельничать дома.
Отец увидел его однажды спящим: он лежал ничком рядом с закрытой книгой — это было школьное издание "Векфильдского священника", — ноги скрещены, красные подошвы намного светлее всего остального тела. В этой позе он казался таким несчастным и таким полным жизни, что его отца захлестнула жалость. Он подумал: "Раньше я считал, что ты — это я, и сокрушался из-за того, что я с тобой сделал. Но теперь я знаю, что ты — не я. Того, что есть в моей голове, нет в твоей. Ты — кто-то другой, кто-то, кого я не знаю, и я беспокоюсь за тебя, потому что ты отправился в путь, о котором мне ничего не известно".
Несколько дней спустя он нашел Вилли и сказал:
— Ты знаешь, что состояния у меня нет. Но если хочешь, я напишу кое-кому из своих знакомых в Англии, и мы посмотрим, что они могут для тебя сделать.
Вилли обрадовался, хотя и не подал виду.
Знаменитый писатель, в честь которого Вилли получил свое второе имя, был уже очень стар. Примерно через месяц от него пришло письмо с юга Франции. Кто-то профессионально напечатал его на машинке узкими строчками с большим количеством свободного места. "Уважаемый Чандран, было очень приятно получить Ваше письмо. Я с удовольствием вспоминаю Вашу страну, и мне всегда бывает очень приятно получить весточку от своих индийских друзей. Искренне Ваш…" О Вилли в письме не было ни слова. Складывалось впечатление, что старый писатель не понял, о чем его просят. Наверное, винить в этом следовало секретарей, которые ведали его перепиской. Но отец Вилли Чандрана все равно был разочарован и пристыжен. Он решил ничего не говорить Вилли, но Вилли и сам мог догадаться, что произошло: он видел в доме письмо с французской маркой.
Никакого ответа не было получено от известного военного корреспондента, который приезжал в Индию снимать репортажи о борьбе за независимость, о разделе страны и об убийстве махатмы, — тогда он вел себя чрезвычайно дружелюбно. Некоторые из тех, кому написал отец Вилли, ответили прямо. Они сказали, что ничего не могут сделать. Другие прислали длинные благодушные письма, в которых, как в ответе писателя, не было даже упоминания о полученной просьбе.
Отец Вилли пытался смотреть на все философски, но это удавалось ему с трудом. Хотя его правилом было держать свои огорчения при себе, он сказал жене:
— Когда они приезжали сюда, я столько для них сделал. Показывал им ашрам. Со всеми знакомил.
— Они тоже много для тебя сделали, — ответила жена. — Они дали тебе твое занятие. Ты не можешь этого отрицать.
"Никогда больше не стану говорить с ней об этих вещах, — подумал он. Напрасно я нарушил свое правило. У нее совсем нет стыда. Она дикарка до мозга костей. Ест мой хлеб и оскорбляет меня".
Он колебался, не зная, как сообщить Вилли плохие новости. Теперь, поняв слабость мальчика, он стал равнодушен к его презрению. Но, хотя это по-прежнему слегка удивляло его, он не хотел усугублять страдания сына. Он не мог забыть того зрелища: честолюбивый, обманутый в своих надеждах мальчик спит лицом вниз рядом с мертвым школьным текстом, "Векфильдским священником", ноги его скрещены, темные, как у матери.
Но в этот раз ему, к счастью, не довелось испытать полное унижение: один человек все же не остался глух к его просьбам. Из Лондона пришло письмо в голубом конверте — его прислал член Палаты лордов, известный политический деятель, посетивший ашрам отца Вилли сразу после того, как страна получила независимость. Отец Вилли Чандрана хорошо запомнил этого человека благодаря его славе и титулу. Крупный размашистый почерк, голубая гербовая бумага Палаты лордов говорили о власти и влиянии, и содержание письма подтвердило надежды, внушенные его видом. Большому человеку было приятно продемонстрировать отцу Вилли свою силу, заслужить благодарность и уважение в этом далеком уголке, взмахнуть волшебной палочкой, шевельнуть, так сказать, мизинцем (поскольку все остальные пальцы были заняты более важными делами) и заставить похлопотать множество маленьких людей. В письме содержался клочок золотой парчи, сотканной этими маленькими людьми: для Вилли Чандрана нашлись место и стипендия в Лондонском педагогическом колледже, куда принимали только совершеннолетних.