Будучи уже командующим Тихоокеанским флотом, как-то на крейсере я заметил неряшливо связанную койку. Вызвал ее хозяина и показал, как это делается. Матросы смотрели не без удивления, я же с благодарностью вспоминал Вонлярлярского: уроки его пригодились.
Перед подъемом флага, без пяти восемь, все старшие специалисты выстраивались на юте во фронт, появлялся командир линкора, подходил к каждому и принимал краткий устный рапорт о состоянии боевой части. Делалось это ежедневно, независимо от погоды, летом и зимой.
После подъема флага я шел заводить корабельные хронометры, установленные в специальном помещении - "хронометрической каюте", глубоко в чреве корабля, где меньше шума и вибрации. Окончив сличение часов, сделав записи в журнале, я являлся к Вонлярлярскому и докладывал, что хронометры заведены. Это старинная традиция на флоте. В те годы время по радио не сообщалось, а его надо было знать точно, без этого не определить место корабля по светилам.
Большинство из нас в то время были холостяками, и мы крепко дружили. Старались и вечера проводить вместе. Компанией ходили в кино и театры. В семейных домах собирались на танцы. Между прочим, наша ротная комсомольская организация в ту пору решительно выступала против танцев, как буржуазного предрассудка. А ведь есть пословица: "Гони природу в дверь - она влезет в окошко". И влезала. После докладов о вреде танцев мы торопились на вечеринки и плясали, что называется, до упаду.
Молодежь жадно тянулась к знаниям. Создавались клубные кружки. Но особенно мы любили театр. Обычно спектакли устраивались во флотском клубе. Бывало, зимой собираемся там большой компанией. В фойе игры, музыка, ждем начала спектакля. В 20 часов занавес не поднимается, и в 21 час тоже, а в 22 часа начклуба объявляет:
- Товарищи военморы! Артисты на буксире застряли во льдах. Высылается на выручку ледокол.
Бурно аплодируем, терпеливо ждем, и в 23 часа занавес поднимается.
Приезжали к нам артисты оперы, балета, драмы и оперетты. Бывали и знаменитости. Спектакли кончались иногда в 2 часа ночи, и мы уходили под большим впечатлением, обсуждая пьесу и игру исполнителей.
Как-то после ужина послышался голос Юмашева:
- Комсомол!
Знаю уже, что сие относится ко мне. Подхожу. Иван Степанович объявляет, как всегда, коротко и властно:
- Иди к комиссару, он даст тебе поручение. Смотри не отказывайся.
Расспрашивать Юмашева не полагалось: он в таких случаях сердился. Комиссар, усадив меня в кресло, спросил, где я учился, где служил. А потом сказал:
- Ребята интересуются историей. Не учить же их по книгам с орлами да царскими портретами. Возьми-ка вот это, изучи, а потом побеседуй с краснофлотцами.
Комиссар протянул мне потрепанную книжку в мягком переплете. Читаю заглавный лист: "Покровский. История России с марксистской точки зрения". Недоуменно смотрю на комиссара, а он только головой кивнул:
- Давай, действуй.
Припомнив приемы преподавателей на штурманских курсах, безбожно подражая им, начал я читать лекции. Среди слушателей всегда оказывался комиссар, улыбался, что-то хмыкал потихоньку, но никаких замечаний не делал, а потом привел из политотдела опытного пропагандиста. Тот послушал меня и одобрил:
- Так держать!
Я увлекся новым делом. Народу всегда собиралось много. Слушали с большим вниманием. Задавали вопросы. Запомнился из них один:
- Товарищ штурман, а вы царя видели?
- Нет, - говорю, - не пришлось.
В кубрике недоуменная тишина. По-видимому, ребята считали, что историю Руси должен излагать человек, который был лично знаком с царем и его министрами.
Но интерес к моим лекциям не убывал. Стали их посещать и те, кто в первое время в кают-компании подшучивал надо мной: считалось, что пропагандистская работа - не дело для строевого и тем более беспартийного командира. Теперь ко мне привязалась новая кличка - Наш профессор. Я смущался, сердился. Забавнее всего то, что профессором я все-таки стал сорок лет спустя...
Решив возродить флот, Советское правительство было озабочено: какие корабли строить в первую очередь? По этому поводу в апреле 1922 года в Москве состоялось первое Всероссийское совещание военных моряков-коммунистов. О нем сообщалось тогда в газетах и журналах. Подробности дискуссии, естественно, докатились и до Кронштадта. Выяснилось, что на съезде определились два течения: одни ратовали за теорию "владения морем", предлагая строительство больших артиллерийских кораблей - линкоров и крейсеров, хотя в то время в стране для этого не было еще ни средств, ни производственных возможностей; другие отстаивали строительство малых кораблей, подводных лодок, торпедных катеров и морской авиации.
Столь же бурные споры развернулись и у нас в кают-компании. Конечно, за полувековой давностью стерлись в памяти все наши доводы "за" и "против". Одно лишь помню: большинство стояло за линейный флот. Мы бурно нападали на так называемую "молодую школу". "Что вы будете делать с вашими торпедными катерами и тихоходными подлодками в открытом море? Линкоры врага пройдут и не дрогнут..." - шумели мы. Наши противники не сдавались: "Вы консерваторы. Подводные лодки уже сейчас стали погребальными дрогами вашему линейному флоту!" Некоторое примирение сторон произошло, когда мы узнали, что совещание в Москве отвергло обе теории, определив, что успех в бою достигается взаимодействием разнородных сил флота - надводных и подводных кораблей, авиации, береговой артиллерии и все их надо развивать одновременно.
Тем временем шел полным ходом ремонт линкора. Трудились допоздна бригады рабочих Морского завода и портовых мастерских оружия. Не покладая рук работала и вся команда линкора. Конечно, уставали, но бодрое настроение нас не оставляло, ибо "по секрету" передавали, что с окончанием ремонта мы выйдем в море. И этого дня все ждали с великим нетерпением.
В короткие часы досуга я по-прежнему увлекался парусом и греблей. Сумел передать свою страсть и подчиненным. К нашей роте был приписан большой гребной катер. Шестнадцать гребцов сидели за веслами. Матросы старались вовсю. Ходили мы не только на веслах. Катер имел две мачты и большие красивые паруса. Летом по воскресным дням весь рейд заполнялся шлюпками: проводились гребные и парусные гонки всего флота или соединений кораблей. Без приза мы никогда не возвращались. Эти призы я бережно храню до сих пор.
Помню, в июльское воскресенье подул свежий западный ветер. Мы тотчас отпросились у начальства и спустили наш катер на воду. Матросы быстро поставили рангоут и уселись на пайолы - на дно катера, где положено сидеть команде при ходе под парусами. Я уже готовился спускаться по трапу, когда увидел на палубе командира линкора. Вонлярлярский стоял у борта с каким-то рослым моряком, и они оба поглядывали вниз на наш катер. Завидя меня, Вонлярлярский воскликнул:
- А вот и командир катера - наш штурман.
Я подошел, по всем правилам строевой службы представился. И сердце затрепетало. Передо мной был сам Галлер, начальник штаба Морских сил Балтийского моря. Его знали в Кронштадте все от мала до велика, но мне впервые довелось увидеть его лицом к лицу. На меня глянули ласковые глаза, на губах добрая усмешка. Галлер выслушал меня, поздоровался за руку и мягко спросил, куда я собираюсь идти на катере, давно ли вообще хожу под парусами и вся ли команда умеет плавать. Разговаривая, он разглаживал свои коротко подстриженные рыжеватые усики.
- Послушайте, голубчик, а не лучше ли вам заранее взять один риф? Ветер-то свежий...
"Взять рифы" означает уменьшить площадь парусов.
Передо мной стоял человек, у которого на левом рукаве тужурки сияло множество нашивок - чуть ли не до локтя. У меня же было всего две узенькие полоски... Полагалось бы просто ответить: "Есть, взять рифы!" Но мне было 22 года, и самоуверенности было хоть отбавляй. И я сказал, что пойду на полных парусах, а рифы возьму, когда понадобится.
На лице Галлера светилась та же добрая улыбка. Он повернулся к командиру линкора: