Слева же, за невысоким столом, сидели Перовский, воевода Кокошкин и жрец Трубадур. На столе лежала ритуальная посуда и какое-то крупное перо неведомой мне птицы.
Воевода поднялся, вслед за ним встали остальные. Затрубил горн, и из штаба два статных воина вынесли знамя Княжества. Они прошествовали в центр построения, после чего воевода объявил:
— К знамени, равняйсь! По-одному, к знамени, присягать — выходи!
Выходили один за другим. Пав на одно колено, целуя краешек знамени, приносили нехитрые слова присяги, называя едва слышно свое настоящее имя и — громко — прозвище и откуда они родом.
Затем, по-одному, нас начали вызывать из строя к столу. Сначала выходили те, кто был ближе к начальству. На каждого уходило всего по несколько секунд, и скоро остались только мы, небольшая группа с левого края строя.
— Курок из Мичурина!
Воевода навёл на новика перо, оно полыхнуло ярким синим пламенем над его головой. Жрец возвестил:
— Прирождённый Воин! Умение Рода! Средняя Сила!
— В строй к воинам, новик!
Довольный, с улыбкой до ушей, Курок пропечатал шаг влево. Строй разошёлся, и Курок прошёл к безлошадным пока ещё остальным воинам-новикам.
— Сопля из Калужского поселения!
Вспышка зелёного цвета.
— Стражник! Умение Рода! Сила незначительна!
Он, соответственно, прошагал к строю барановских бойцов.
— Март из Луча!
Вспышка зелёного цвета.
— Стражник! Умение Рода! Сила незначительна!
— Крюк из Луча!
Вспышка желтого цвета.
— Слуга рода! Умения нет! Сила средняя!
Крюк подавленно вздохнул, виновато глянул на друга и отправился за спины слуг, сгрудившихся вне плаца.
— Вилка из Архангельского поселения!
Вспышка изумрудного цвета.
— Ведунья! Умения нет! Сила большая!
Осталось всего несколько новиков в нашем строю.
— Молчун из Луча!
Я прошагал к воеводе. Он привычно взмахнул пером над моей головой.
Ударил гром. Перо вспыхнуло от невесть откуда прилетевшей молнии. Небо помрачнело, тучи налетели со всех сторон, знамя вырвало из рук знаменосца и оно накрыло собой и стол, и упавшего навзничь воеводу.
— Что такое?!
— Держите знамя!
— Ваше Высокоблагородие!
— Всем смирн-а-а!
Меня слегка оглушило, бросило на землю. Поднимаясь, я увидел ошалевшего Трубадура, наставившего на меня свой посох, бегущих к нам воинов и стражников, слуг, которые первыми подоспели к воеводе и теперь поднимали его с плаца, стараясь не повредить знамя.
И только один человек сохранил железное спокойствие. Перовский, скрестив руки на груди, хмуро смотрел мне в глаза:
— Взять его! На гаупвахту и выставить усиленный караул!
Топор наконец-то оторвался на мне. Пока двое дюжих молодцов тащили меня, пересчитав моими коленями все ступеньки в подвал, Топор ещё вёл себя прилично. Но, подведя меня к двери камеры, он развернул к себе лицом:
— Ну-ка, подождите-ка, ребята, — прохрипел.
Он вывернул мне правую руку и ловко стянул с пальца моё кольцо новика. И молча начал бить.
Кулак прилетел сначала в печень, меня согнуло втрое. Топор добавил по холке, потом, втолкнув меня в камеру, продолжил месить ногами. Воины воеводы повисли на его плечах, оттащили от меня:
— Хватит, остановись!
Топор сплюнул под ноги:
— Ничего, не один день тебе здесь сидеть, урод!
Дверь захлопнулась и я, кое-как дополз до нар и свалился на них. За какую-то минуту сержант умудрился избить меня до состояния полутрупа. Хорошо, что он был не один, остановили — мог ведь и до смерти забить.
Камера была невелика. Когда-то она была частью общего подвального помещения, судя по низким потолкам и каким-то трубам вдоль наружной кирпичной стены. Остальные стены были выложены грубым камнем на глине, и очевидно, уже совсем недавно. Под самим потолком было небольшое слуховое окно с вбитыми в него парой арматур. Дверь, явно с какого-то старого фургона, тем не менее была довольно прочна. Нары, старый растрескавшийся унитаз в углу без бачка, откуда прилично несло канализацией. И всё.
Я заснул… И проснулся лишь тогда, когда лучик рассветного солнца пробился через муть слухового оконца.
Соседняя камера пустовала недолго. Судя по звукам, в неё тоже кого-то затащили, там забубнили голоса, раздался вскрик и затем наступила тишина.
Ненадолго.
Я услышал за стеной какое-то шуршание, затем кусочек глины между камней вывалился на моих глазах и упал на нары.
— Эй, Молчун! — прошептали в дырке. — Ворона! — я с трудом подполз ухом к отверстию, — А ты как здесь? Что происходит?
— Это ты мне скажи. Перовский, гнида. Приказал меня схватить.
— Ну и дела, — я закашлялся, скорчившись от боли и пытаясь понять, не сломаны ли рёбра, — И что теперь делать будем?
Ворона помолчала немного, потом спросила:
— Кто ты?
— В смысле? Я Фёдор, ты меня сама в оруженосцы принимала!
— Нет. Кто ты? Ты — человек? — прошептала она ещё тише.
— Конечно же, я человек! К чему вопросы?
Она снова помолчала и начала свой рассказ. А я слушал и скрипел зубами, переводя её историю на понятный мне язык.
Оказывается, княжества произошли не сами по себе. Когда началась война, когда упали первые бомбы, люди ни о чем не подозревая, занимались своими обычными делами. Лишь за несколько минут до первых взрывов зазвучали редкие сирены тревоги, и те, кто знал, что и как делать, бросились в бомбоубежища.
Таких было мало, очень мало. Большинство просто озирались вокруг, не понимая, что значат эти надрывные сирены — пожар где-то, или что-то другое происходит? В Москве было недостаточно домов с оборудованными убежищами, а в метро давно сняли всю систему радиационной и химической защиты.
Отреагировали только те, кто в силу своей специальности и подготовки знал, что нужно делать в этом случае. Это были военные, врачи, работники спецслужб и государственных оборонных предприятий. Но и среди них мало кто успел забрать свои семьи в убежища, это сделали только те, кто жил непосредственно около места работы. Были, разумеется, и те, кто в силу своего влияния и богатства тоже знал, что нужно делать и куда бежать — в личные бункеры, заблаговременно вырытые в частных усадьбах и под офисными зданиями. Но, таковых было ещё меньше.
А потом — упали бомбы. Хотя ПРО и ПВО столицы до последнего выпускали противоракеты, бомб было слишком много и сопротивление было подавлено почти мгновенно.
Те, кто остался на поверхности, умерли очень быстро. Сразу сгорели и задохнулись и те, кто был на улицах и в автомобилях. За ними — в страшных мучениях, сдирая с себя кожу и мясо, умерли в течении нескольких часов несчастные, которых атака застала внутри помещений. Было много и таких, кто остался внутри испарившихся в первых взрывах зданиях. А волны огня сжигали все на своем пути, перемещаясь по разрушенным кварталам Москвы со скоростью звука.
Я слушал все это, чувствуя, как волосы шевелятся от ужаса, а зубы сводит в дикой ненависти к тем, кто устроил этот кошмар…
Счастливчики, жившие далеко за пределами центра города в районах, которые не подверглись первому удару, в панике начали покидать горящий город. Кто-то из них успел добраться до известных им укрытий — таковых выживших было много, очень много, если сравнить их число с количеством мест в таких убежищах. Именно они смогли выжить в первые недели этого кошмара.
Умирать они стали позже.
Отсутствие еды, воды, чистого воздуха, медицинской помощи. Страх за близких, ужас пережитого — всё это добивало тех немногих, кто спасся в первые дни войны.
И ещё одно — появилась Муть.
Кто-то говорил, что видел Муть, её первые облака, сразу в момент ядерных взрывов. Кто-то — что она появилась спустя несколько часов или даже дней после того, как упали последние бомбы. Важно ли это? Не думаю.