— Ну, ну, — я положил его на ладонь и успокаивающе погладил его, — Не волнуйся. Как тебя звать, кошечка?
Я был в шоке. Да, был напуган до смерти. Но, понимание того, что я был на волоске от смерти, придёт позже. Когда-нибудь. Я это усвоил после Мумба-Юмбы, после того полёта на падающем транспортнике, после того, как несколько раз смотрел в глаза смерти ТАМ.
ЗДЕСЬ же я в первый раз был так близко от конца, и моё сознание словно раздвоилось. С одной стороны, я был испуган, избит, оглушён и жалок. С другой — я был совершенно спокоен, собран и удивлён. Удивлён тем, как мурчит у меня на руках Зерно, которое только что едва не убило меня.
— Слушай, давай дружить? — спросил я его, поглаживая по граням, по ребрам, по остриям, — Меня Фёдором зовут, а тебя — как?
Зерно никак не ответило, но было заметно, что поглаживания постепенно снижают его урчание, и теперь оно просто гудело, словно шмель. И вслед за этим ровным гудением, я вдруг стал ощущать, видеть, какое-то странное свечение, что исходило из самого центра Зерна. Оно превратилось для меня в какую-то своеобразную шкатулочку, в которой горит маленький серебристо-синий фонарик. Его лучи, странным образом изгибаясь, расходились в стороны. Как будто гало на плохой фотографии, сделанной против Солнца. Я стал различать оттенки всех цветов радуги, которыми был наполнен узор его лучей. Они проходили сквозь мои пальцы, сквозь мою кожу и кости — и я вдруг почувствовал их живое биение, словно теплые, нежные потоки солнечного света. Боль от избитого тела ушла, как не бывало!
— Нет, так не пойдёт. Может быть, ты радиоактивно? — спросил я у Зерна.
Оно опять мне не ответило. И я, на всякий случай, положил его на нары, а сам сел на корточки в противоположный угол и, не отрываясь, принялся смотреть на него.
Отступление. В кабинете Перовского.
— Я выстрелил в него, я попал в него, но он отвёл пулю! — Баранов качался на стуле, уставившись пустым взглядом в стену, — Я выстрелил в него, я попал в него, но…
— Да заткнитесь уже! — Перовский хлопнул кулаком по столу и скомандовал охране, — выведете его, пусть Трубадур займётся им, накапает покой-корня или ещё чего…
Воины вывели неадекватного боярина из кабинета, а Перовский, обхватив голову руками, сел за стол и уставился на белый лист бумаги.
— Он не врёт.
Боярин поднял глаза и посмотрел на Ворону так, словно увидев её в первый раз в жизни. Она сидела на подоконнике и спокойно курила самокрутку.
— Что? Как…?
— Он не врёт, — спокойно повторила она, выпуская кольцо за кольцом, — Он не знает. Что он — Повелитель. Он вообще не наш.
— Что значит — не наш? — Перовский откинулся на кресло, — Послушай, Ворона. Я и так пошёл у тебя на поводу. Ты не должна была с ним говорить. Что ты ему рассказала?
Ворона спокойно докурила самосад, затушила окурок в пепельнице из черепа химеры:
— Он ничего не знает. Ни про Войну. Ни про Муть. Ни про нас. Ни. Че. Го.
Боярин поднялся, налил в стакан воды, залпом выпил и ладонью потёр залысину:
— Так не бывает. Он что, потерял память?
— Не знаю. Но он не врёт. Повелитель ли он? Он сам не знает. Я уверена.
Перовский походил по кабинету, затем подошёл вплотную к Вороне и почти что прорычал:
— Что ты от меня скрываешь? — он схватил её за подбородок и насильно поднял лицо на уровень своих глаз.
— Руки. Убрал!
И Перовский почувствовал, что в его печень уперся какой-то острый предмет. Он аккуратно отпустил девушку, отошёл на один шаг и выдохнул. Воительница спокойно убрала нож обратно в ножны и принялась закручивать следующую самокрутку.
— Я жду ответа, — Перовский вернулся на своё место и на всякий случай переложил пистолет, заряженный “Рыком Вепря”, из ящика стола на колено.
— Да успокойтесь вы! — Ворона чиркнула спичкой, закурила и задумчиво почесала тату на щеке, — Надо отправить его. В Святоч. Под охраной. Патриарх разберётся.
Боярин поцокал языком:
— А как же воевода?
— А что — Воевода? Ваш воевода, — внезапно зло процедила воительница, — Слизняк! Сам подставился! Почему он был без щита? Почему он сам? Почему не Трубадур? Лощёный дурак!
Перовский задумался. Да, в словах Вороны был резон. Воевода не должен был сам управлять знаком Тотема — для этого есть маг-священник, который имеет естественную защиту от удара Повелителей, называемого “Зеркалом Власти”. Именно этот эффект, одно из базовых умений Повелителей, и отразил энергию амулета от Молчуна, направив её в Воеводу, обратно на источник. Именно потому и не должен был Воевода сам проверять новиков — но он пренебрёг этим правилом, и теперь лежит без сознания в больничке, с обожжённой дырой вместо ключицы. И Трубадур, который неотлучно сидит возле раненого, не даёт никаких гарантий, что тот вообще выживет. И, даже если выживет, правая рука одарённого вряд ли будет работать снова.
— Ладно. Будем отправлять в Святоч. Но есть ещё одна проблема, — Перовский вытащил небольшой свиток и протянул его Вороне, — только что телепат-связист принял. Ознакомься.
Ворона прочитала короткое послание и очень пространно, в четыре слова, грязно выругалась.
Снова в камере.
Я не помню, сколько я так просидел, уставившись на свечение Зерна. Меня вернули в чувство только какая-то суета, какой-то шум на дворе. Дотянуться до окошка было невозможно, но я отчётливо слышал топот десятков копыт, множество голосов и видел сполохи теней на стене, которые то и дело пробегали мимо оконца.
“.. Приехали!…Да где они? Вон же, вон!… Ра-а-азойдись!… … Так точно-с!…” — то и дело раздавалось за стеной. Вот, подумалось мне, там бурлит жизнь. А здесь, в этом холодном склепе, только я да эта мурлыка магическая…
Суета, впрочем, быстро улеглась. И тут я вспомнил, что последний раз ел более суток назад. Воды тоже не помешало бы!
— Эй, там! Кто-нибудь!
За дверью раздались шаги, там кто-то испуганно завозился. Дверь, впрочем, так и осталась закрыта.
— Послушайте! Я голоден. Слышите? Принесите что-нибудь поесть! И пить!
Шаги удалились. Что же, будем надеяться, что я буду услышан и меня не заморят голодом!
Когда сидишь в камере, особенно в холодной и без хорошего окна, чувство времени притупляется. Я не могу сказать, сколько пришлось мне ждать, но, когда солнце уже клонилось к закату и окрасило в красный цвет потолок над дверью, кто-то зашёл в камеру. И внёс с собой изумительный аромат жареного мяса.
Я обернулся и вскочил с нар. Это был наш жрец, Трубадур. За ним пара служек вкатили небольшой столик-этажерку, на котором дымилась целая запеченная курица, пара вареных картофелин и свежие овощи. Венчала это великолепие запотевшая бутыль с неизвестным мне содержимым.
— Пир Богов! — крикнул я и направился к гостю, отчего жрец попятился обратно, — Нет, нет! Я не нападу на Вас, клянусь!
— Ну, если только клянёшься, — неуверенно пробормотал Трубадур, закрывая за собой дверь.
С той стороны громко лязгнул запор, но мне было не до таких условностей. Жрец подтолкнул ко мне столик и подпёр собой дверь:
— Приятного аппетита!
— А Вы, Ваше Благородие, разделите ли Вы со мной трапезу?
— Нет, спасибо. Я не голоден. Кушай! — ответил мне тот, не двинувшись с места.
Нужно ли говорить, что я накинулся на еду, разрывая курицу, словно лев? Я расправился с её половиной за считанные секунды, затем, немного устыдившись своих амбиций, вытер руки о полотенце и принюхался к горлышку бутылки.
— Пиво, вкусное свежее пиво, — прокомментировал жрец, — Пей!
Я не заставил упрашивать себя дважды. Пиво было словно божественный нектар, и я остановился только тогда, когда в бутыли оставалось всего несколько глотков. Отдуваясь, я вдруг рыгнул и стыдливо прикрыл рот. Как не странно, именно в этот момент жрец немного расслабился и, не отрывая впрочем взгляда от меня и лежащего рядом со мной Зерна, прошёл к нарам: