Сравнивать судьбы представителей одного поколения очень полезно.
Артемьев — парторг факультета, заместитель председателя парторга института. Это называется партийной работой, и этим не будет после своего комсомольского прошлого заниматься Поляков. Артемьев в декабре 1936 года (Поляков работает мастером на авторемонтном заводе) с отличием заканчивает учёбу, а через месяц становится начальником Люберецкого участка Главного управления шоссейных дорог НКВД (протяжённость 65 км автомобильной дороги Москва — Рязань и около 200 км автомобильной дороги Москва — Егорьевск — Спас-Клепики), а через год — директором МАДИ. В одном из первых приказов значится: «На основании предписаний Зам. Начальника ГУШОСДОРа НКВД СССР ст. лейтенанта Государственной безопасности тов. Малинина от 19 января 1938 г. за № 16389-у и 16385-у, с 29 января сего года я вступил в должность Директора…» (МАДИ удивительно повезло с историографами — достаточно хорошо описана не только официальная история института, но и судьбы профессорско-преподавательского состава. Эти воспоминания, как и некоторые документы, доступны на сайте МАДИ.)
«Назначение молодого человека, только что окончившего институт и не имеющего никаких учёных степеней и званий, мотивировалось наличием большого опыта практической работы в советских партийных и хозяйственных органах, но главное — «преданностью С. П. Артемьева генеральной линии партии в построении социализма», что в условиях жесточайшей внутрипартийной борьбы и приближающейся войны считалось особенно важным», — пишут биографы.
Артемьев в МАДИ стал легендарной личностью. Это он в 1939 году начнёт строительство нового здания МАДИ на Ленинградском проспекте, которое прервёт война. Это он поднимет институт, спасёт его в эвакуации, чтобы в 1943 году передать новому директору.
Но есть ещё один герой, что только готовится войти в наше повествование, а роль его между тем одна из главных.
Алексей Николаевич Косыгин на год моложе Артемьева и на одиннадцать лет старше Полякова — он родился в 1904 году. В 1919 году он уходит в Красную армию, затем несколько лет живёт в Сибири, работает в потребкооперации. Там, в начале двадцатых, становится коммунистом.
«Думается, что стать коммунистом в Сибири было гораздо лучше, нежели в Ленинграде, где сначала образовалась зиновьевская оппозиция, а затем сформировался круг соратников Сергея Кирова — этого странного друга-недруга великого вождя. Впоследствии всякий партиец, живший активной политической жизнью в Питере двадцатых годов, априори мог находиться под подозрением. Косыгин же оказался чист. Он вернулся на берега Невы в 1930 году. В это время политический курс опять прояснился и ошибиться в выборе было трудно.
Таким образом, к моменту, когда в советском руководстве образовалось множество вакантных мест, Косыгин обладал просто-таки идеальной биографией. Рабочее происхождение, служба в Красной армии и очевидное неучастие во всех возможных уклонах и ревизионизмах. Однако преимущества неучастия выявились позднее. К началу же тридцатых годов Косыгин явно выглядел неудачником.
Шесть лет он проторчал в глуши и не продвинулся ни на шаг. На 27-м году жизни Косыгин, имевший за плечами лишь техникум, стал рядовым студентом Ленинградского текстильного института («тряпки», как называли этот вуз позднее ленинградские студенты)»{22}.
Опять тот же возраст — 28 лет, студенчество — эти люди родились для производства, а не для политической борьбы.
Было такое устойчивое сочетание, годное для энциклопедий, — «советский государственный и политический деятель», так вот: что Косыгин, что Поляков были деятели государственные больше, чем политические, и именно в это переломное время стремительных карьер медленно набирали навыки и умения.
Кадры, рождённые революцией, стремительно валились под нож. Они уже, не успев сносить модные пальто фасона «XX лет Октябрю», строили дороги на Колыме — если им, конечно, повезло. А вот те, кто годился им в сыновья, занимали освободившиеся места.
Косыгин здесь очень удачный пример. Нет, он, конечно, политик, что и говорить. Он недаром был в числе высшего политического руководства страны, но всё дело в том, что он был не только политиком, но и производственником.
Косыгин в 1935 году окончил институт и превратился в мастера на текстильной фабрике (Поляков в этот момент мастер на авторемонтном заводе). Затем Косыгин становится начальником цеха (последняя должность Полякова на АРЗ № 3 — заместитель начальника цеха).
И вот раскрутился механизм массовых репрессий — до сих пор историки и писатели гадают о сути и смысле работы этого механизма: почему взяли того, а другого не тронули, отчего погиб этот, а тот прожил длинную сытую жизнь.
Так или иначе, на командные должности пришли молодые — часто это означало «некомпетентные», но новые волны «большого террора» уносили неудачников. Некоторым, феноменально везучим, удалось закрепиться наверху — среди них был и Косыгин.
Автор одного биографического очерка о нём цитирует Сашу Чёрного, поэта, точного в слове: это человек, «рождённый быть кассиром в тихой бане иль агентом по заготовке шпал». Потому что в 1937 году начальник цеха стал директором ткацкой фабрики. А через год (Виктор Поляков получает диплом, и у него снова возникает особая точка отсчета в биографии) — через год, в 1938-м, Косыгин уже заведующий промышленно-транспортным отделом Ленинградского обкома ВКП(б). «Вот это уже серьёзно. В современной региональной иерархии подобная должность равнозначна должности главы одного из ведущих комитетов городской администрации, — пишет Дмитрий Травин. — Однако самое удивительное состоит в том, что даже на данном посту, требующем большого хозяйственного опыта, Косыгин не задерживается. В том же 1938 году он становится председателем Ленгорисполкома, то есть фактически вторым или третьим лицом в Ленинграде. Но и это еще не всё.
Сталинское обновление кадров затронуло, естественно, не только Ленинград, но и Москву. Вакансии быстро появлялись и в самом советском правительстве. С января 1939 года Косыгин перебирается в Москву на должность наркома текстильной промышленности. Ещё год спустя он, оставаясь наркомом, получает ранг заместителя председателя правительства».
Но пока оставим биографию Косыгина — он ещё вернётся в наш сюжет.
А в 1937-м, как и в 1938-м, и 1939 годах, у Полякова будет несколько иная жизнь, чтобы поверить в какое-нибудь предсказание. Попадись тогда какая-нибудь гадалка, вцепись в его ладонь грязными пальцами, забормочи что-то невнятное о том, что молодой нарком приложит руку к главному делу жизни будущего инженера, отпихнул бы гадалку комсомолец Поляков да и поехал бы снова — из дома на завод.
Это особое время — время, когда кадры решали всё и одновременно сами попадали в страшный замес. Генерал армии Сергей Штеменко пишет в воспоминаниях об Академии Генерального штаба: «Среди преподавателей встречались и наши сверстники, равные с нами в званиях»{23}. Знаменитая «История Великой Отечественной войны Советского Союза» гордо сообщает: «В связи с быстрым ростом численности армии к руководству подразделениями, частями и соединениями пришло много молодых командиров и политработников. Удельный вес новых кадров составлял в 1937 году в стрелковых частях и соединениях 60 процентов, в мотомеханизированных частях — 45 и авиационных — 25 процентов»{24}.
То же происходило и на производстве, и об этом уже сказано. Это печальная форма умолчания — всем понятно, что не только по причине «быстрого роста численности» молодёжь занимала новые посты. Становление Полякова как руководителя приходится на тяжёлую и бессмысленную пору растраты сил и человеческого горя.
Ещё раз он вспоминает о надёжности механизмов и ненадёжности начальников и продолжает грызть гранит науки. Правда, даже это выражение стараются не повторять: по слухам, его автор — Троцкий, что сидит в Мексике и плетёт нити заговора.
Но вернёмся в автодорожный институт. В воспоминаниях В. Ф. Бабкова о жизни МАДИ того времени есть такие строки: «В первую очередь были арестованы зав. кафедрой марксизма-ленинизма, секретарь парторганизации МАДИ, сняты с должности и исключены из партии подряд два директора института. Некоторое время институт практически не имел полноценного руководящего состава. Борьба с «врагами народа» одних пугала своей таинственностью и непоследовательностью, других приводила в равнодушное, непроницаемое состояние.