Поздней осенью, на пороге зимы, когда установился наст, продукты возили по окрестным селениям на собачьих упряжках. Но много ли увезешь на нарте?
Обилие продуктов в Улаке не означало отмены карточной системы. Она стала еще строже, потому что по всей стране существовала единая норма на продукты питания.
Каждый вечер Кайо с товарищами ходил на полярную станцию слушать последние известия. Они шли берегом моря мимо смерзшихся мешков с сушеными фруктами, лопнувших банок с консервированными ананасами, мимо наваленных грудами мешков с драгоценной белой мукой, бочек со сладкой патокой, огромных жестяных банок со сгущенным молоком. Шагая под холодными сполохами полярного сияния, Кайо мечтал о невозможном: он мчится на собачьей упряжке по ленинградским улицам, останавливается на Дворцовой площади, привязывает собак к Александрийскому столпу и собирает вокруг себя голодных ребятишек. Он открывает острым охотничьим ножом банку сгущенного молока, разрезает большую буханку хлеба, и ленинградские ребятишки, его сверстники, макают в густое молоко хлеб и едят, благодаря взглядом чукотского парня.
Весной из-под мешков с сахаром потекли сладкие ручьи, и собаки с удовольствием лакали воду, нюхали заплесневевшие мешки с сушеными фруктами и брезгливо отворачивались от прошлогоднего закисшего копальхена,[27] которым делились с ними несытно перезимовавшие жители Улака.
Из многих военных дней Кайо крепко запомнились дни борьбы с голодом и искушением пойти в любую сторону селения, к любому штабелю с мешками, пропороть плотную ткань и наесться вдоволь сахару. А мешки сами рвались, сахар сыпался и смешивался со снегом. Но Кайо за все время не только сам не видел, но и не слышал, чтобы кто-нибудь тайком взял хоть кусочек!
Это было удивительно, но в этом и была горькая радость сроднения всех народов, объединенных общей бедой.
Охотники сдавали пушнину в фонд обороны, отдавали облигации, которые, правда, не очень ценили, не видя проку в этих красиво разрисованных бумагах, которые походили на деньги, но в то же время не были деньгами. Оленеводы пригоняли стада, чтобы безвозмездно отдать мясо и шкуры. Женщины шили теплую одежду и отправляли на фронт.
И все ждали дня победы.
Ждали с нетерпением, и, когда он наступил, радость захлестнула селение.
Какой это был большой, светлый, радостный и по-настоящему весенний день!
Все веселились, а Кайо бродил по обглоданному весенним солнцем припаю и мечтал о поездке в далекий, освобожденный Ленинград. Он видел себя на Дворцовой площади, на набережных, у сказочных дворцов, отраженных в Неве.
После окончания школы Кайо двинулся в путь. Сначала в бухту Провидения, поразившую его обилием кораблей и удивительным расположением домов, которые лепились по крутому склону высокой горы, нависшей над морем. В больших брезентовых палатках жили сезонные грузчики, приехавшие из разных окрестных селений: Уныина, Янракыннота, Янраная, — чукчи, эскимосы, в основном молодые парни и девушки. Некоторые из них уже освоили портовые механизмы, сидели в застекленных кабинах кранов, управляли транспортерами, лебедками. В ожидании парохода Кайо устроился в порт грузчиком. Он трудился в трюмах, прицеплял сетки, заполненные ящиками, к крюку грузовой стрелы, таскал мешки, грузил уголь. В обеденный перерыв он часто обедал вместе с моряками на каком-нибудь корабле и на расспросы охотно заявлял, что едет учиться в Ленинград.
Иногда попадались ленинградцы, да и не удивительно это было: Ленинград — город морской.
И тогда начинались бесконечные рассказы об этом городе, а более благодарного и внимательного слушателя, чем Кайо, трудно было найти.
Близилась осень, а пароходы все плыли на север. Одно время Кайо уже подумывал махнуть в Ленинград Северным морским путем, через Мурманск.
Но вот один пароход, погрузив мешки с пушниной и бочки с топленым жиром морского зверя, взял курс на юг, к Владивостоку. На нем уплывал с родной Чукотки Кайо.
Он долго стоял на корме, глядя, как постепенно скрывается в тумане родная земля. Явственно ощущался этот отрыв от родной земли, и на душе было больно и тоскливо. Возникли мрачные мысли: а вдруг это навсегда и больше никогда не удастся увидеть родные берега, родные яранги, свою тундру?