Геометрически строгие ряды серых надгробий с красными звездочками, живые цветы на плитах — всегда живые, когда бы сюда ни приходил. Советские открытки за табличками с именами — их оставляют наши туристы. Пожилая женщина в черном платке на чистейшем русском языке рассказывала обступившим ее нашим ребятам, как после Победы хоронили на Ольшанах русскую медсестру, и чешская ровесница укрыла ее своим подвенечным платьем... Мы оставили гвоздики у обелиска, на котором были высечены только два слова: «Неизвестный солдат», и, заинтересовавшись, подошли поближе.
— Так вы, значит, русская? — спрашивала девушка в ярком пуховом берете, по которому за версту узнаешь на чужих перекрестках своих.— У вас здесь кто-то похоронен, да?
— Здесь все мои,—тихо отвечала женщина.— И кутузовские офицеры вон под тем памятником, и советские солдаты— Геночка, Димочка, Ванюша, и те, возле Успенского храма.
Когда туристы, задарив собеседницу значками и открытками, потянулись к автобусу, мы втроем пошли к русской церквушке. По обе стороны дорожки, устланной солнечными бликами, томились унылые ангелочки, кое-где теплились бледные в свете дня свечи. Неподалеку за оградой, густо обвитой свежей зеленью, дышал проспект Винограды, не раз на своем веку переименованный в угоду времени и получивший в конце концов старое название.
— Когда-то мы там жили,— кивнула в сторону проспекта Надежда Павловна,— на Виноградах.
— А Давно вы в Праге?
— Почти шестьдесят лет уже,— ответила она.— А приехала двадцатилетней.
«Сколько же вам?» — хотелось спросить, но Надежда Павловна предупредила вопрос:
— Я ведь родилась еще в прошлом веке, в 1898 году, в городе Порхове.
«Больше восьми десятков — и такие чистые, умные глаза, свежий, звонкий голос, отличная память...»
Среди чешских фамилий, выведенных латиницей, вдруг пошли сплошь русские имена — только почему-то с «ятями», с непривычными нам титулами и званиями: статский советник Александр Николаевич Смирнов, есаул Всевеликого войска Донского Василий Васильевич Пухляков, штабс-капитан Павловского полка, генерал от инфацтерии, старейшина Рады Белорусской Народной Республики, казак станицы Нижнечир-ской, княгиня...
В Праге под березами лежат они. И под обветренными холмами Галлиполи, под выжженным песком Исмаилии, под крестами Белграда, Сент-Женевьев де Буа близ Парижа, в Берлине. Повсюду, куда бежали...
Вспоминается примечательный разговор шолоховского Григория Мелехова с поручиком Щегловым, переводчиком при английском офицере во время отступления деникинской армии к Новороссийску. Поручик заметил, что в их положении далеко не уедешь.
«Григорий внимательно посмотрел на поручика, спросил:
— А вы далеко собираетесь ехать?
— Нам же по пути, о чем вы спрашиваете?..
— Дорога-то у нас одна, да едут все по-разному...— снова заговорил Григорий, морщась и тщетно стараясь поймать вилкой скользивший по тарелке абрикос.-—Один ближе слезет, другой едет дальше, вроде как на поезде...
— Вы разве не до конечной станции собираетесь ехать?
Григорий чувствовал, что пьянеет, но хмель еще не осилил его; смеясь, он ответил:
— До конца у меня капиталу на билет не хватит... А вы?
— Ну, у меня другое положение: если даже высадят, то пешком по шпалам пойду до конца!»
Вот их конец — покосившиеся кресты, проржавевшие оградки... Барон... Еще донской казак... Прима-балерина императорского театра... Министр и посол Украинской Народной Республики... Генерального штаба генерал-майор... Генералы без армий, послы без государств...
Как доживали они свой век?
Из канувших в Лету персонажей выберем наугад. Свидетельствуют заокеанские газеты наших дней, взятые из архива журналиста-эмигранта Кости Найдича.
«...Во время первого посещения репортерами Юрия Никитича, 83 лет, и его жены Лидии Николаевны у хозяина жилища было просветление. Он рассказал, что в начале гражданской войны он и его отец за вооруженную антисоветскую деятельность были арестованы в их имении, находившемся вблизи Чудского озера.