Почтальон поднял Клавдию Павловну рано утром во вторник, и она еще до работы успела сбегать на почту и даже с соседями радостью поделилась:
— От Маши посылка! Лишние вещички небось собрала, чтоб удобней было домой добираться. К праздникам будет. Намекала уже!
И убежала в министерство, возбужденная, взволнованная, счастливая.
Придя с работы, Клавдия Павловна не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой, принялась распаковывать посылку. И чем больше бумаг сдирала с извлеченного из фанерного ящика свертка, тем сильнее билось ее еще ни о чем не догадавшееся сердце.
Ничего не могла понять Клавдия Павловна и тогда, когда по всему кухонному столу разложила консервные банки, благоухающие свежестью бруски сыра, круги копченой колбасы, батоны, тоже свежие, мягкие, будто только что вынутые из печи.
На самом дне ящика Клавдия Павловна нашла записку:
«Дорогая мамочка! Живу прекрасно. Все твои продукты только портятся зря. К праздникам приехать, наверное, не смогу — надо тут все до конца довести. Но ты не беспокойся, все хорошо. Все вообще хорошо у нас будет. А Славке скажи, если позвонит, зря он все-таки не поехал. Целина — это здорово, честное слово! Но об этом при встрече и подробно.
Целую. Твоя М.»
Клавдия Павловна долго перекладывала содержимое ящика с места на место, улыбаясь то растерянно, то грустно. Наконец, взяв в руки мягкий, дышащий свежестью белый батон, вздрогнула от внезапно пронзившей ее мысли: «А хлеб-то ведь Машенькин!.. Как я сразу не додумалась? Ее труды в нем, ее работа! Это же правда здорово, замечательно просто!»
Клавдия Павловна не так уж намного ошиблась. Горожанка, она не знала, что время уборки в тех краях еще не подошло, но хлеба, возделанные руками ее дочери, наливались все тяжелей, все полней, все могучей. Вся степь уже сверкала на осеннем солнце их червонным золотом. Степь, которая и в самом деле не имела ни начала, ни конца, ни края…
«Но пасаран!»
Наступает день — мальчишке исполняется пятнадцать лет. Ни много ни мало — пятнадцать. Он встает рано утром, гораздо раньше обычного, но, оказывается, весь дом уже давно на ногах. На столике возле кровати «именинника» подарки. Какие-то смешные, трогательные сверточки и кулечки.
«Ну-ка, посмотрим, что здесь такое? Конфеты — мои любимые! Это, конечно, от сестренки. Рисовальный набор? Это от мамы или от деда».
А вот и телеграмма от отца — первая за целый месяц. Адресована она ему, Владику, лично…
Где сейчас танкер «Комсомолец», с борта которого пришло короткое отцовское поздравление? Сколько морей пересек он за этот месяц? Скоро ли бросит якорь в порту далекой страны?
Над кроватью Владика в самодельной фанерной рамке висит картина. Мальчишка нарисовал танкер таким, каким увидел его на одной маленькой, мелькнувшей в газете фотографии. Корабль, сияющий всеми цветами радуги, круто взмыл на гребень литой штормовой волны — не какой-нибудь, девятой от кромки горизонта! Мачты «Комсомольца», чуть наклонившиеся под ветром, устремлены в низкое небо непогоды, которое сразу с нескольких сторон разрывает угластая молния…
Если бы мальчишка знал, что примерно так все оно и было!
Мертвая зыбь и скалы чужой, неизвестной земли. Мачты, нацеленные в серое грозное небо, — больше, к сожалению, нечем было в него целиться.
Черный самолет раскалывает тучи над танкером и уже со второго захода начинает обстреливать и бомбить мирный корабль с мирным грузом.
Голодные дети Барселоны напрасно встречают танкер «Комсомолец» у берегов Испании, дети России тщетно ждут его обратно…
В те дни пионерский отряд, в котором состоял Владик, вступил в переписку с испанским послом. Письмо написали на общем собрании отряда, а передать его поручили Владику — он жил недалеко от посольства и рассказывал, что видел посла уже много раз:
— Он выходит прямо на улицу, разговаривает даже с незнакомыми людьми!
— Так ты уж смотри, без задержки и в собственные руки чтобы! И не спутай с кем-нибудь. И скажи ему… — в десятый раз инструктировали Владика товарищи.