Ураган — настоящий, никем не выдуманный — налетел неожиданно и жестоко. Всю ночь над Копанью по всем швам трещало небо. А когда рассвело, мы увидели поваленные заборы, вывороченные с корнем деревья, вспенившуюся речку Безымянку, превратившуюся в стремительный горный поток.
На месте новых ласточкиных гнезд чернели бесформенные пятна с вытянувшимися до земли потеками.
Много гроз было на моем веку, много ураганов довелось пережить, но этот показался мне одним из самых беспощадных. Дядя Паша за эту ночь снова стал глубоким стариком. Вид у него был измученный, будто его до самого утра ломала и гнула жестокая буря. Когда уборщик встретился с ребятами, которые ночью беззаботно спали, как всегда, и ничего не слышали, он виновато проговорил:
— Это не я, граждане, теперь уж, верно слово, не я. Если б моя воля, я бы их уберег как-нибудь, а то ведь ишь как расквасило…
Самым удивительным было то, что ребята все поняли с первого слова и с первого слова поверили.
Никто ни о чем больше не спрашивал дядю Пашу. Первыми сообразили, что надо делать, Черников и Лагуточкин. Они водрузили на прежнее место перевернутый шквалом фанерный ящик, наполнили его до краев жидкой грязью, благо ее было сегодня хоть отбавляй, и стали ждать.
Проходила минута за минутой, истекал час за часом, но ни одной из ласточек не было больше видно. В чистом небе Копани вообще никого и ничего нельзя было заметить в то утро — ни птахи, ни облачка. Только грязно-белая птица мокрого халата дяди Паши, всю ночь боровшегося с разбушевавшейся стихией, резко размахивала на веревке крыльями разорванных рукавов.
Почтарик
Леса в тех краях дикие. Пойдешь один — заблудишься.
Как-то зимой, много лет назад, произошел случай, про который давно уже умолкли разговоры в Касьянихе, но когда я впервые приехал туда, сразу про то и узнал, как почтаря волки съели.
Деревня от деревни далеко, одна другой и в хорошую-то погоду дыма не кажет. Дело под вечер было. На лошади везли письма. В санях почтальон да возница. Вот за ними голодная стая и увязалась.
Лошадь, учуяв недоброе, понесла, не разбирая дороги. Возница, паренек был молодой, с перепугу вожжи и выронил. Впереди ни зги не видно, только ископыть бьет в лицо, сзади угольями волчьи глаза разгораются. Все жарче и жарче…
Когда лошадь от страха совсем ошалела, почтарь на полном ходу выпал из розвальней.
Целую ночь люди из Касьянихи смолили факелы в лесу, да все попусту. На рассвете нашли одну растерзанную кирзовую сумку с железной пряжкой.
Теперь дорога в Касьяниху зовется Волчьей. И не зря — до сих пор тут зимой попадается волчий след.
— А почту все-таки возят? — спросил я у кого-то из деревенских.
— Без почты у нас хоть пропадай, глухое место.
— Кто же возит?
— Как кто? Сын того самого почтаря.
Мне во что бы то ни стало захотелось повидать этого человека, поговорить с ним о его нелегком деле, но за день до моего приезда почтарь тяжело заболел и его свезли куда-то в район, к лекарю.
— Теперь, значит, без почты будет Касьяниха?
— Почему без почты? Говорят же тебе, без почты тут вовсе нельзя.
— Как же обойдетесь? Народу-то у вас мало совсем.
— Есть у нас почтарик еще в Касьянихе.
— Почтарик?..
— Да, сын сына того почтаря. Он и возит, когда с батей что приключается. В школу едет — и письма с собой.
— И не боится?
— Кого? Волков-то? Так ведь волков бояться — в лес не ходить, есть пословица. Верно? А потом он ведь не один, с возницей.
— Это не с тем ли самым?
Мне в ответ рассмеялись.
— Не с тем, но тоже еще молодо-зелено. А что поделаешь? Люди у нас на вес золота. Да и забыли уж тут все давно про тот случай. А почтарик и вовсе не знает ничего. Если б знал, может, и убоялся бы, но мы не напоминаем.
— А дорогу все-таки Волчьей зовете?
— Это так уж, без всякого умысла.
Вечером по скрипучей кривой тропке свели меня в дом к почтарику.
Паренек был совсем из ранних, лет четырнадцати, не больше. Мы познакомились и разговорились.
Я все порывался спросить его, не страшно ли по Волчьей дороге письма возить, но за весь вечер так и не решился.
Мы расстались друзьями. На прощанье почтарик подарил мне тетрадку своих стихов и смущенно предупредил:
— Только сейчас не читай. В Москву приедешь — там прочтешь. Ладно?