— А что?
— Как это что? Ты же самый настоящий герой!
— Мы вместе с Левкой спускались…
— Ну, за него-то я не беспокоюсь, он все может, а вот ты… молодец.
Она сказала это так, что я не знал, огорчаться мне или радоваться. И я опять промолчал.
На другой день, как и после того злополучного сочинения, мы с Тамарой снова столкнулись нос к носу на берегу Сейма. Она остановила меня и отвела в сторонку.
— Ты не сердись. Тебя и Леву у нас серьезно теперь все героями считают. Я горжусь вами.
Тут-то мне и высказать бы ей все, что накипело у меня на сердце. И про себя, и про нее, и про Левку. Но язык мой никогда в жизни не был еще таким сухим и тяжелым. Я пробормотал:
— Мы решили стать моряками — уезжаем в училище. Лева тебе не рассказывал?
Мы стояли с Тамарой, опершись о чугунную решетку набережной, глядели в глубокую и быструю воду Сейма и невзначай встретились взглядами в зыбком зеркале волны как раз в тот самый момент, когда к нам тихо подкрался Левка и крепко обнял обоих за плечи.
Я до сих пор не знаю, кому улыбнулась в тот миг Тамара — Левке, мне или мыслям своим?
Еще и не такое померещится, когда влюблен.
…Тамара любит Левку.
Сердце Левки томится по Светке Павловой.
Я готовлюсь к новым подвигам на суше и на воде.
Гудят столбы…
Всю зиму гудели телеграфные столбы. Гудели днем и ночью, так пронзительно и так настойчиво, что даже сквозь завывание пурги любому путнику отчетливо слышны были их бегущие вдоль дороги голоса.
Гудели столбы, гудели провода, гудели даже белые чашечки изоляторов — вместе тянули они непонятную мне песню, состоявшую из одного только звука, все время наплывавшего ровными волнами: ююю-ююю-ююю…
— О чем это они? — спросил я как-то соседскую девочку Галю, заметив, что и она внимательно прислушивается к этому гудению, и не только на расстоянии.
Она даже дорожку протоптала через сугроб к одному столбу и каждый раз, направляясь в школу, спешит к нему, чтобы снова послушать. Подбежит, положит аккуратно на снег клеенчатый синий портфель, снимет варежки, откинет золотые косички за спину, тихонько обхватит столб и слушает. Долго-долго, пока не помешает кто-нибудь, вроде меня, нежданным вопросом:
— О чем это они, а?
— А вы разве не знаете?
— Нет.
— Я тоже раньше не знала, а сейчас поняла. Это люди между собой о чем-то очень хорошем говорят. Про это я даже в книжке читала, но там все как-то туманно и неясно, а тут понятно каждому. Вы только послушайте!
В два угловатых прыжка Галя опять добралась до столба, прильнула к нему чутким ухом.
— Очень даже ясно, по буковкам, выговаривают: «Люблю-ю-ю-ю».
— Ну, это тебе просто кажется.
— Нет, не кажется. Я это слово теперь каждый день слышу. — И, помолчав, задумчиво и почему-то застенчиво добавила, низко-низко опустив глаза: — По многу-многу раз. Правда!
Очень хотелось мне немедленно подойти и вместе с Галей услышать чудесную песню столбов, но я ведь уже сказал девочке, что песня эта всего-навсего плод воображения, и снова, теперь уже насмешливо, повел плечами.
— Чудная ты, Галка.
Все, однако, оказалось не так просто, как я думал. На другой день, выйдя на улицу, совершенно неожиданно для самого себя, я вдруг круто свернул на узкую Галину дорожку, пробрался к столбу, приложил ухо к гладко выструганной поверхности и… замер, как завороженный.
Я услышал уже не бессвязное и непонятное мне прежде бормотанье металла, фарфора и дерева — грудной, чистый человеческий голос немножко нараспев и действительно очень ясно, четко, все громче и громче выговаривал: «Люблю!»
Голос этот показался мне удивительно знакомым. Где и когда я слышал его? При каких обстоятельствах?
Сразу никак не мог припомнить.
И вот что еще меня поразило. Круглая боковинка у дерева была совсем теплая, почти горячая — как щека у человека. Может быть, это первым весенним солнцем ее так прихватило? А может быть, за минуту до меня Галя опять стояла и слушала здесь голос своей грядущей любви? Не знаю. Может быть, даже и так.
Я оглянулся по сторонам: не наблюдает ли кто-нибудь за мною с усмешкой и ехидцей? Никого поблизости не было видно, и я вздохнул с облегчением.
Впрочем, свидетели были. Стройная елочка в двух шагах от меня на ветерке шарила зеленой лапкой по синему талому снегу. Вид у нее был такой, будто она уронила невзначай иголку и хочет отыскать ее в глубоком, рыхлом снегу.