С Ниной Жвания я познакомился у своих друзей на подмосковной даче прошлым летом. Нина была художницей и каждое утро отправлялась рисовать пейзажи. Мне с первого же дня пришлось по душе увлечение грузинской гостьи.
Нина выходила из дому еще по росе. Я бодро вышагивал следом, помогая тащить громоздкий брезентовый зонтик, раскладную скамеечку о трех ножках, желтый этюдник, до отказа набитый кисточками и красками.
Рисовала Нина отлично. Беззаботно и весело слоняясь по лесу, я бродил вокруг того места, где расположилась художница, и все время заглядывал через ее плечо на березку, которая под быстрой кистью с каждой минутой становилась все более прекрасной.
— Вам хорошо здесь? — спросил я как-то Нину, залюбовавшись ее работой.
— О! У вас тут чудесная прелесть! — воскликнула художница и вдруг удивленно прислушалась к собственным словам. — Что это я сказала такое? Чудесная прелесть?
— Да, именно так и сказали.
Нина сокрушенно вздохнула:
— Как плохо я говорю по-русски! Такого масла масляного вам, конечно, еще не приходилось слышать?
— Я всю жизнь занимаюсь языком, но впервые понял, что тавтология, в сущности, прекрасная вещь. Просто прелесть!
— Чудесная?
— Чудесная прелесть!
Мы расхохотались так громко, что лес вокруг зашумел, зааукал.
— А что же вам нравится больше всего?
Нина смотрела на меня и молчала.
— Ну, не стесняйтесь, не стесняйтесь, ведь мы же свои люди…
— «…И пусть нам общим памятником будет построенный в боях социализм».
— Вот видите, говорите, что плохо знаете русский, а русского поэта наизусть помните.
— Маяковский все-таки родился в Багдади.
— А вы?
— Я — в Вардзии.
— Это, наверно, очень красивое место?
— Очень.
— Еще красивей Подмосковья?
— Мне трудно сравнивать. Тут все так живописно, так поэтично и ново. А березы, березы!..
— Они-то больше всего и понравились?
— Они, пожалуй, больше всего.
— А еще?
— Смеяться не будете?
— Над чем смеяться? Не буду, конечно.
— Тогда прислушайтесь.
— Я ничего не слышу такого.
— Прислушайтесь как следует.
— Неужели кузнечики?
— Кузнечики тоже хороши. Но дальше, дальше, за лесом… Слышите?
Я напряг слух, но ничего особенно так и не смог расслышать.
— Петухи, петухи! — не выдержала Нина.
— Петухи?..
— Да! Это, несомненно, одна из самых чудесных прелестей Подмосковья.
Я с трудом уловил еле слышимые всплески утренней петушиной песни.
— А ведь в самом деле красиво.
— Правда? Это же настоящая музыка! Жаль, что этого нарисовать невозможно.
— Да, нарисовать это, наверно, трудно. Ну вот, видите, я совсем не смеюсь над вами.
— Это потому, что самого смешного я вам еще не сказала.
— Чего же именно?
— Таких красивых петухов можно услышать еще только знаете где?
— Не знаю.
Нина вздохнула, взяла с меня обещание, что ни в коем случае не обижусь, и наконец убежденно сказала:
— В Вардзии! Уверяю вас, только в Вардзии так божественно поют петухи по утрам…
Плакучая береза
Люблю русский лес — каждое деревце, былинку каждую. Каких только причуд природы в нем не встречал. А вот знаменитой плакучей березы не видал ни разу. Не растет она просто в нашей местности. Хоть тыща верст окрест обойди — не отыщешь.
Но вот попал я как-то в рязанские, есенинские края. От берез белым-бело вокруг, как во время метели. Березы, березы, березы…
— Берез-то тут сколько! А плакучие есть? — спросил я кого-то из встречных.
— Попадаются.
— Вот бы глянуть.
— Слышишь, бабы поют?
Я едва уловил доносившиеся откуда-то издалека голоса.
— Слышу.
— Ступай к ним. Они на поляне за теми вон оврагами. Возле поляны, на обочинке, и гляди березу. У самого края.
Я пошел на звук песни. То затухая, то вспыхивая, она словно дразнила меня. Вот вроде бы близко уже, вот снова отдалилась, почти совсем замерла. Но я все-таки не сбился, дошел в конце концов.
Вижу — действительно поляна и певуньи на ней. Сидят кружочком и тонкими голосами одна перед другой выводят:
Мешать им не решился. Просто стоял, слушал, печальную песню. А конца-края ей не было. Полчаса стоял — все одну и ту же вели.