В этот раз я чуть было не проморгал весну.
— Ну как, все у тебя готово? — спросил как-то отец. — Не сегодня-завтра прилетят.
Я строгал и пилил целую неделю. Утром, до школы, выбежал в сад, выбрал дерево повыше, забрался почти до самой макушки и повесил новый скворечник. Спустился исцарапанный, даже в классе это заметили и весь день не давали проходу:
— Откуда такой? Что случилось?
Но мне не было обидно от этого. Обида пришла потом.
Вернулся из школы, сижу за уроками, а сам в окно на то высокое дерево поглядываю. Вдруг вижу — соседский малый, сорванец, которого мы все Хромым зовем, лезет с топором к моему скворечнику. Я отворил форточку, крикнул в темноту что было сил:
— Оставь, Хромой, слышишь? Не смей, кому говорят!..
Я готов был выскочить босиком на снег (мать только что унесла подшивать мои прохудившиеся валенки), а Хромой, словно зная, что я бессилен помешать ему, спокойно творил свое черное дело.
Я не мог уже ни уроки готовить, ни есть, ни пить, ни даже слова сказать в тот вечер. Только никто не заметил этого: мать воротилась не скоро, и отец, как всегда, запаздывал.
Утром, чуть свет, в подшитых валенках кинулся я в сад. Рядом с моими вчерашними следами в снегу были глубоко впечатаны огромные следы Хромого. Подбежал я к дереву, поглядел вверх и замер от удивления — скворечник был на месте.
Нет, думаю, тут что-то не так. Нашкодил, конечно, Хромой.
Снова пополз по стволу. Те же ветки, только в сто раз больнее, секли мне лицо и руки.
Подобрался к скворечнику и вовсе ничего понять не могу. Висит он оконцем на восток, точно как я его приладил вчера. А снизу голос:
— Ну как? Все в порядке?
Я вздрогнул, глянул себе под ноги и удивился еще больше: задрав голову, стоит у дерева и смотрит на меня Хромой.
— Слезай, — говорит, — приехали. Да не расшибись. Греха с тобой не оберешься.
Я спустился. Хромой деловито похлопал меня по плечу.
— А скворечники, между прочим, надо уметь строить. Чему только в школе вас учат?
— А что?
Он протянул мне ладонь, на которой лежало несколько кривых ржавых гвоздей.
— Вот. Из твоего скворечника вытаскал. Забивать-то надо с умом, не насквозь, а то всех скворцов перекалечишь. Понял?
— Понятно…
— То-то и оно!
Повернулся сердито Хромой и пошел от меня.
Я растерянно посмотрел ему вслед. Черный, поджарый, он сам в ту минуту чем-то был похож на первого весеннего скворца.
Мне даже показалось вдруг, что вовсе он и не хромой — просто неудобно шагать ему по глубокому, вязкому снегу марта.
Скворцы прилетели в тот же день.
Дятел
Он трудился возле моего окна каждый день, с утра до вечера. Кривобокая сосна снизу доверху сотрясалась под ударами его клюва.
Поначалу стук этот мешал мне работать. Я поминутно отвлекался, нервничал, но постепенно привык, как привыкают к ходу даже больших часов, перестают замечать неугомонную возню шестеренок, будто их и не существует вовсе.
Примерно через неделю я уже не реагировал на стук дятла. Зато стал замечать другое: стоило остроклювому остановиться, я мгновенно забывал обо всех делах, распахивал окно пошире, начинал шарить глазом по сосне.
Очень понравилась мне трудолюбивая птица, я пожалел, что так мало о ней знаю. При случае стал расспрашивать про дятла у мальчишек. Удивительные вещи они мне рассказали.
Оказывается, кривобокая сосна — это совсем не обычное дерево. Прежде чем облюбовать ее, дятел облетел весь лес, обследовал несметное множество ветвей и стволов. Ему требовалась «кузница», где можно было бы как следует укрепить сосновую шишку и выколачивать из нее семена. Я сперва не поверил ребятам, подумал — смеются над горожанином, — но потом убедился: они совершенно правы. Притащит дятел шишку, пристроит ее в рогатине половчее — и давай колотить. Кузница заработала! Обмолотит одну — за другую принимается. И так час за часом, день за днем, неделя за неделей.
Мне из окна удобно наблюдать за дятлом. Наверное, еще лучше дятлу видны сверху мои бумаги. Вскоре мне стало казаться, что дятел останавливается вовсе не затем, чтобы передохнуть, а для того, чтобы глянуть разок-другой в мою сторону.
Так прошло целое лето. Перед самым отъездом в Москву я узнал про «кузнеца» такое, во что вообще трудно было поверить.
— Вы знаете, какая профессиональная болезнь у этого вашего дятла? — спросил меня однажды местный учитель, услышав, что я проявляю такой интерес к птице.