Ночь уже на исходе. Путаются мысли в голове. Пересохшие губы молят о глотке воды.
Чем ближе рассвет, тем страшнее пленнику. Выдержит ли он ещё один день? Как сохранить секрет? Как не закричать, выдавая мальчика? Как умереть, унося с собой в могилу тайну? Унося любовь свою с собой…
__________
Маринка - небольшая рыба, живущая в чистой проточной воде речек, ручьёв и арыков. Ближайший родственник форели.
Чеки - заливные поля. На них выращивают рис.
10.Побег
Под котлами загорались костры. Тысячи дымов вытягивались к небу. От края до края земли горели костры, застилая на сотню парсангов Небеса тяжелым жирным дымом. Людские голоса, звон наковален, конское ржанье, стук тесаков по бревнам, мычанье стад. Всё это чужое, незнаемое, наполняло окрестности. Удушливый смрад кочевья тянулся по ветру.
На невысоком холме лежали люди. Лежали, стараясь не дышать. Стараясь слиться с жёлтой землёй, с розовыми зарослями тамариска, чёрными в темноте. Терпеливо ждали они, оглаживая бока своих теке, когда погаснет последний костёр в становище ишгаузов.
С рассветом на дальних холмах замаячили силуэты всадников. Как всегда, перед рассветом небо потемнело. Звёзды погасли. Звезды хороши, когда ты преследуешь врага. Они никуда не годятся, когда тебя преследует враг. Когда тебе нужно подкрасться незаметно и скрытно. И всё же, небо казалось светлее земли. Среди высоких холмов сгустилась непроглядная темень. Не стало видно даже всадников и коней, стоявших рядом на самой дороге. Тихо шли они к спящему лагерю, ни звука не раздавалось в предрассветной мгле. Мягко ступали по сухой земле обмотанные тряпьём копыта коней. Трава, вложенная в ножны, не давала звякнуть и оружию. Тенями спустились к спящему лагерю нукеры.
Старый нукер окинул взглядом лагерь ишгаузов. Остановился, прислушался. Слушал долго. Торопливость тешит нечистого и гневит Богов. Ибо, как ни торопись, предназначенное тебе сбудется, а что не суждено, то не достанется.
Немало провез он свернутых в трубочку писем, писанных хозяином. Много раз прокрадывался мимо вражеских дозоров. Много писем, засунутых за голенище сапога, с тайными указами шада перевёз он по степи. Бывало, что и скакал, не щадя коней, пересаживаясь с запаленных на застоявшихся, не имея при себе ничего, но бормоча на память несколько непонятных слов, чтобы шепнуть их в конце пути на ухо нужному человеку. Всё бывало в долгой жизни нукера. Но никогда ещё он не прокрадывался в чужой стан. Никогда ещё так не колотилось сердце. Никогда ещё он не ждал так и не боялся так. Никогда ещё не сводило скулы от страха. От тоски и ужаса.
Движением руки старый Фарруд послал вперёд молодого нукера. Остальные сторожко заоглядывались. Скоро вернулся посланный на разведку. С белым от ужаса лицом. С трясущимися губами. Молча указал, куда идти надо.
Кебет висел на столбе на вздёрнутых руках. Вывернутые руки были в запёкшейся крови, текущей из истерзанных запястий. Голова бессильно поникла, слипшиеся волосы завесили серое лицо. Нукеры боялись прикоснуться к израненному телу господина. Не причинить бы лишней боли. Не потревожить ран. Не задеть обожжённых ног. Боги, вмешайтесь! Не дайте проснуться нечестивцам.
Осторожно разрезать верёвку на опухших руках. Осторожно опустить тяжёлое тело на плащ. Старый плащ, застиранный. Зато домотканина, зато мягкая – не потревожит ран случайной складкой, не оставит волокон в сочащемся лопнувшем ожоге. Пусть не уберегли. Но пусть дозволят добрые Боги помочь. Боги-Боги, смилуйтесь всемогущие! Дайте очиститься перед ликом великим Вашим.
Фарруд осторожно влил несколько капель воды в пересохший рот. Осторожно уронил из крохотного фиала белёсую мутную каплю опия* в приоткрытые губы. Подождал, жадно вглядываясь в почерневшее лицо. Сжал зубы, увидев затрепетавшие ресницы. Дал ещё воды. Дождался невнятного стона.
Мелькают серые силуэты в предрассветной мгле. По разгорячённым лицам течёт пот. Страшно. Не за себя – нукер смерти не боится, ибо не принадлежит ему его жизнь. Его жизнь в руце хозяина. Всё, что есть у нукера – душа его. А захочет ли Небо принять того, от кого хозяин отвернулся? Кто жизнь хозяйскую не уберёг?
Взлетел в седло Сюник, - огромной мощи нукер, - принял на руки безвольное тяжёлое тело. Поморщился, почувствовав, как по рукам, побежало тёплое, липкое. Скривился – из раны в боку шёл дурной запах. Осторожно пристроил на плече тяжёлую умную голову. Кивнул, успокаивая старого Фарруда. Он справится со скорбной ношей. Можно уходить.
Старик махнул рукой. Медленно, крадучись уходили из становища ишгаузов. Перехватывало от страха дыхание. Немели руки. Быстрей-быстрей-быстрей.
Вдруг тропу пересекла собака. О, Боги! Громадный волкодав, мохнатый и жуткий в неровном свете раннего утра. Подобралась, оскалилась. Придержали лошадей, остановились. Фарруд спрыгнул с седла, пошёл прямо на животное, глухо заворчал по пёсьи. Оттесняя с дороги, - хвала Пресветлым, умеет с собаками обращаться. И собака, не тявкнув, опустила лобастую голову, пошевелила мохнатыми комочками обрезанных ушей, посторонилась с тропы. Вновь тронули пятками бока теке.
За холмом поспрыгивали с лошадей нукеры, сорвали с тонких ног лошадиных тряпки. Застучали копыта по пухляковой* тропе. Быстрее. Рохбор уже заждался их.
Да и мальчик… как-то он там?.. Жив ли?
***
Душный день ещё только занимался. Но уже стало ясно, что не довезут верные нукеры младшего хозяина до Мароканды. Умирает Кебет. Тяжело умирает. Слишком лихо ему пришлось. Слишком поздно помощь пришла. Что делать теперь? Остановиться в степи нельзя – Баийрр наверняка уже знает о пропаже пленника. Наверняка уже взлетели в седла желтолицые узкоглазые пришельцы. Сколько у них есть ещё времени? Что делать? Остановиться нельзя. И спрятать раненных тоже негде. Вся надежда на лошадей. На их выносливость.
Фарруд понукал коня, но не дорогу он видел перед собой. Только гневно сведенные к переносице лохматые брови. Старший хозяин гневался. Не уберег его сына. Младшего, любимого. Не сумел помочь вовремя. Не был рядом, когда нужны были помощь и защита. Не ослушался глупого приказа младшего хозяина. На что годен нукер, не сумевший уберечь? Чего стоит душа его? Грех повиснет тяжким камнем на ногах. Не даст душе подняться в Небеса Предвечные. Отвернёт пресветлый лик свой Триждывеличайшая. Опрокинет гнилую душонку в смрадную яму Чёрный Демон. Гореть ему вечность в ней!
Но ещё страшнее гнев в глазах младшего хозяина. Он доверил самое сокровенное. Доверил душу свою. Сердце своё. Доверил мальчика. Нужно быть слепцом, чтобы не видеть, как мягчеет взгляд хозяина, обращённый на светлую голову певуна. Как тихой радостью дышит лицо вельможи, когда тонкие пальчики бегут по лунным дорожкам струн. Сколько ласки плещется в пасмурных обычно глазах Кебета. Как любит господин этого мальчика. Красивого. Ясноглазого.
Чистого.
Уж он-то видел в жизни продажных! Уж он-то видел…
Певун чист, как роса у престола Предвечных.
Серое лицо у певуна. Откроет ли ещё глаза? Споёт ли? Сердце сжалось от жалости.
Жалость всегда казалась ему слабостью. Когда случалось, спутники жаловались на зной, на стужу, на жажду, он один молчал. Мог не пить, если остановка отдаляла победу. Мог спать на голой земле, если для удобного ночлега пришлось бы сворачивать с прямой дороги. Мог и вовсе не спать, если надлежало опередить противника. Мог ехать, не сходя с седла. Когда даже тело деревенело от усталости, ехать! Он дрался с врагом остервенело. Он грудью закрывал хозяина. Он преследовал врага, пока тот не валился на землю бездыханным. Никто не уходил от расплаты. Всегда так было - не было страха, не было боли, не было усталости.
Ни разу за всю жизнь не возникло у нукера желания потакать своим слабостям. Ехали за ним молодые нукеры, каждый на своем месте - спутники, охрана, воины. Верные слуги господина своего. Он не потерпел бы, если б кто-нибудь замешкался. Если б чья-нибудь подпруга оказалась слабой. Если б чьи-нибудь ножны не пристегнулись к ремню. Он давно всех приучил жить так, чтоб каждую минуту мог повести их, куда б ему ни приказал хозяин. Зато никто из молодых нукеров, взятых им под свою руку, не смел жаловаться, когда в нем не было пощады себе самому.