Фарруду и в голову не приходило каяться, просить у Пресветлых пощады и милости. Он нукер - такое дело, плошать нельзя. Страшно было: десятки раз кидался Фарруд в битвы, кидался на смерть, уцелевал. Тут не уцелеть. Сейчас на его ладони лежат две искорки. Две души. Но не уберёжет он две искорки, едва теплящиеся в измученных телах. И в свой срок встанет пред светлейшими ликами. Ожидая последнего, горького слова Триждывеличайшей. Что скажет она ему? О чём он сможет поведать ей? Как оправдается? Да и можно ли будет оправдаться ему?
Тропа уводила всё дальше в степь. А из-под копыт вспархивали жаворонки. Кое-где медные, как кувшины, коршуны откатывались в сторону, ленясь взлететь. Вдруг, трепеща, раскрывались, как веера, бирюзовые с медными краями остроносые ракши и, проводив всадников, косым полетом возвращались к земле. У птиц есть время переждать зной. У людей есть правило - пережидать полуденные знойные часы. Но не у нукеров.
Нукеру надлежит опережать усталость. Гнать прочь зной. Покой и прохлада ждут нукера лишь в конце пути. Когда захлопнутся тяжкие ворота Мароканды у них за спинами. Когда господин будет укрыт за высоким дувалом. Когда мягкие прохладные пальцы лекаря коснутся истерзанной плоти хозяина. Когда будет омыто израненное тело младшего из древнего рода Таллах.
Когда певун возьмет в руки лютню свою…
- Караван! – Айярр тревожно всматривался в полдневное марево.
- Караван! - Выдохнул с облегчением Фарруд. – Благодать на Вас, Пресветлые…
Пылил впереди караван. Солнце жгло окаменелую глину дороги. Пыль пыхтела под копытами лошадей, разбрызгиваясь, как масло. Не знал старый Фарруд, где можно ещё спрятать хозяина и его игрушку. От родного брата, способного на всё.
Может это и не самый разумный поступок, Байирр, если кинется искать, кинется именно по свежим следам. Их следам. Главное теперь успеть догнать так кстати подвернувшийся караван. Среди торговых гостей легко будет спрятать раненных. Караваны хорошо охраняются. Но надо торопиться – Байиир может настигнуть их ещё в пути. У ишгаузов-то кони посвежее.
***
Белым пламенем зноя полыхает и слепит небо. Дальние горы тлеют в сизом мареве. Степь горяча, как свежая зола. Ветер сушит и обжигает губы. Свет режет глаза. Колени горят на жарких боках коня. Благо, что плотный халат укрывает тело от зноя, что круглая лисья шапка затеняет темя.
Далеко Мароканда, тяжел путь в песках. Медленно, величаво выступают верблюды. Могучи бактрианы*, лохматы их тяжкие горбы. Презрительны глаза красавцев, преисполненных важности. Мозолистые ноги мягко ступают по остывающему песку. Хвала Богам, лето кончилось. Осень на носу. Скоро дожди будут. Скоро ветры станут ледяными. Скоро завоют шакалы, а далеко на юге заворчат в диких балках тигры и леопарды*.
Хотя и зовется Кузыл-Кум пустыней, не пуст он и не одинаков — день ото дня меняется он. То струятся пески, кое-где поросшие седыми вершинками саксаула*. То тянется гладь твердых такыров*, плоских просторов, ровных как пол. То простираются унылые равнины, заросшие хотя и высохшей, а все еще голубой полынью. Кое-где зеленеет трава, вылезшая после недолгого первого осеннего ливня. То снова пересыпаются, то ли шипя, то ли перешептываясь, лиловые пески.
Идёт караван. Расплёскивают свой задумчивый звон колокольца. Поводырь, восседая на осле, тянет и тянет бесконечную томную песню. Передовой верблюд с достоинством вышагивает. Увлекая задних, тоже соблюдавших свое достоинство. Задиравших головы кверху, будто читают небесные письмена. Караван-вожатый тянет свою тягучую древнюю песню. Но и певши её привычным ухом прислушивается - ровно ли позвякивает колокол под брюхом заднего верблюда. Не сбился ли? Чуть дрогнет его размеренный звон, и сердце вздрагивает - нет ли беды в караване? Но тяжелая кость бессонно бултыхается внутри плоского колокола. Качается под брюхом заднего верблюда. Мерно, будто сердце, бьётся кость о гулкую медь.
С верблюдов свисают ковровые попоны, обнизанные тяжёлой бахромой и кистями. Высоко завьюченную поклажу укрывают полосатые паласы. Любой степняк скажет, откуда идёт караван. По ковровым уздечкам. По плетеным недоуздкам. По мелким белым ракушкам, щедро рассыпанным по упряжи.
Длинны степные дороги. Катит в середине каравана богатая арба*. Колёса иных крыш повыше. Окрашены колёса в яркую зелень. Не скрипят – хорошо смазаны. Высокий купол повозки перекрыт новёшеньким ковром, густых тюльпановых тонов. Полог густого синего бархата. Внутри настлана чийя. Покрыта старой домотканиной. Лежат в арбе двое, серые лица у них. В беспамятстве оба. Лишь горячая ладонь одного бессознательно и робко касается тонкого лица спутника, а ледяная второго лежит на широкой груди соседа.
Фарруд и Сюник глаз не спускают с арбы. Арба крытая, дорога до Мароканды дальняя. Но слишком плохи оба, - молодой хозяин и игрушка его, - нельзя на мгновение отвлечься. Плохо ещё, что не оказалось в караване лекаря. Остальные тоже делом заняты – дозор несут. Нельзя допустить, чтобы случилось несчастье. Фарруд стар. Но остальные молоды – острые глаза у них. Далеко видят. Никто не подойдёт незамеченным.
Ржали кони. Скрипели колеса арб. Угасал закат. Темнело. Осталась в стороне темная груда глиняных деревенских строений, где, видно, все спали, а может, и вымерли: даже псы не залаяли. И снова безлюдная ночная степь охватила караван со всех сторон.
Руфин приходил в себя. Лежал без сил, глядя на меркнущую степь сквозь крутящиеся спицы кабульского колеса. Узкая кровавая полоса растеклась по-над землей. Гасла заря. Загорались, вспыхивали над степью большие белые звезды.
Сквозь спицы крутящегося колеса он смотрел на эти странные привлекательные звезды, словно с каждым поворотом колеса приближаясь к ним. Арба укачивала его. Он засыпал. Чувствуя, как отпускает боль. Как уходят страх и неизвестность. Просыпался, вздрагивая. Нашаривая горячую большую руку. Осторожно гладил осунувшееся лицо Кебета. Шептал ласково. Борясь со сном, снова взглядывал, любуясь, как темна ночь, как тиха.
Небо становилось всё выше. Синело всё гуще. Полынную горечь несли ветры. Прозрачный воздух густел вечерами, как хорошее кобылье молоко. Холодная зима будет.
Степь совсем затемнела, размигалась звёздами, лившими холодный свет. Фарруд и Сюник передёрнули плечами. Зябко.
___________
Настойку опия часто использовали как сильное обезбаливающее. Сейчас из опия делают вытяжку - морфин. Применяется в случае тяжёлых ожогов и у раковых больных.
Пухляк - тонкодисперсная пыль. Характерна для сухих лёссовых почв.
Бактриан - двугорбый верблюд.
Тигры и леопарды когда-то действительно водились в Средней Азии. По данным Красной Книги последний тигр был убит на Амударье в 1947 году. В Таджикистане существует заповедник "Тигровая балка". Пограничники говорят, что несколько раз видели живых тигров. Но документальных свидетельств этому нет.((
Саксаул - пустынное растение. Дерево.
Такыр - абсолютно плоское глинянное плато. Часто по весне такие плато бывают залиты водой.
Арба - двухколёсная повозка. С очень большими колёсами.