— Насовсем?!
— Наверное…
Что ж, если вдуматься, все правильно: слипание происходит хаотично, абы как — и трудно сказать заранее, кто с кем слипнется. В любом случае утешать Ефима не стоило. Неплохо изучив его за время нашего знакомства, я понимал, что расстроен он не столько утратой супруги, сколько неудачей эксперимента.
— Выключить не пробовал?
— Выключил сразу, что толку? — последовал унылый ответ.
— Но поле-то — исчезло!
— Поле — исчезло! А сосед остался…
— И что ты теперь собираешься делать? — небескорыстно полюбопытствовал я. — С этим своим прибором…
Голокост трагически вскинул плечи. Наверняка отправит в кладовку, где много уже чего пылилось подобного.
— Слушай, а подари мне его!
— Да пожалуйста…
И, пока Ефим не передумал, я взял со стола похожую на портсигар вещицу и сунул ее в правый карман пиджака.
Раздробился народ, озлобился. Когда это было такое видано, чтобы два литератора, сойдясь за рюмкой водки (пусть даже одной на двоих, поскольку Леха в завязке), сразу со склоки начали! Обычно как? Быстренько поклянутся в любви — и давай перемывать косточки отсутствующим коллегам! А тут с лету политику друг другу шьют, только что в драку не лезут…
Причина, как мне иногда кажется, ясна. Оставшись в одиночестве и, упаси боже, задумавшись, человек обязательно усомнится в том, во что свято верил при свидетелях. Спасение одно: быстренько найти несогласного, затеять с ним ругань — и чем она яростней, тем быстрее вернется ощущение собственной правоты. Нечто подобное мы обычно видим на ток-шоу.
Нет, не зря я позаимствовал у Голокоста его изделие. Надо, надо как-то восстанавливать людское единство, хотя бы в пределах Союза писателей. Ефим, конечно, гений, но, на мой взгляд, беда его в том, что неправильно он использует свои изобретения. Да и не он один. Взять электричество. Ведь сколько веков подряд считалось, будто оно только для фокусов и годится: бумажку примагнитить, искорками потрещать…
Заказал я стопочку и, предвкушающе огладив потаенный в кармане приборчик, стал ждать, когда народу в баре поприбавится.
Время было обеденное. В бар заглянула сильно располневшая от постов детская писательница Стенькина и с беспокойством оглядела присутствующих. В прошлом году она издала книжку о зверятах «Выдрочки» и с тех пор считала всех своих коллег-литераторов похабниками и зубоскалами.
При виде ее поэт с прозаиком примолкли, перестали обзывать друг друга либерастами и, посопев, спросили у барменши по котлете с гречкой.
Затем в актовом зале гулко грянули зычные, неотвратимо приближающиеся голоса — и вскоре в бар вторглись два сильно враждующих одностаничника: Захар Чертооседлов и Кондрат Односисий. Первый идеологически представлял собой белое казачество, второй — красное.
— Ахо́шпос?.. — страшно кричал Кондрат, заголяя зенки. — Ахо́шпос?..
Присутствующие взглянули на него с привычным ужасом, однако сегодня мордень буйного Кондрата скорее пылала весельем, нежели гневом.
— А хошь посмеяться? — одолел он наконец фразу.
Уяснив, что на фронтах гражданской войны перемирие, а стало быть, свары в данный момент не предвидится, все выдохнули и вернулись кто к еде, кто к закуске. Я поднялся и, извинившись, покинул бар — настроить приборчик.
Как уже было сказано, изделие имело сходство с портсигаром, что, впрочем, неудивительно, поскольку за основу конструкции Ефим взял именно портсигар. Откинув латунную крышку, я обнаружил под ней штук восемь пальчиковых батареек и пару-тройку чипов, или как там эта чепуха называется? Спаяно все наспех, ничего не понять, зато отчетливо различим переключатель с процарапанными иголочкой цифрами от нуля до четырех. В данный момент рычажок пребывал в нулевой позиции.
Стоило его тронуть, разноголосица в баре оборвалась, и палец мой испуганно отдернулся. На всякий случай я выждал несколько секунд. Из отверстого дверного проема доносилось лишь неловкое покряхтывание. Видимо, все-таки не прикосновение к регулятору было причиной этого краткого безмолвия — просто, надо полагать, красный казак Кондрат Односисий привел в исполнение свою угрозу рассмешить.
Наконец, к сотрапезникам вернулся дар речи — Стенькина попросила передать ей солонку. Успокоившись, я перевел рычажок на единичку, защелкнул латунную крышечку и, спрятав устройство, вернулся в общество.
Кондрат сидел бука букой — шуток не понимают. Увидев меня, оживился, повеселел.
— У татарина — что у собаки, — немедленно оскорбил он мое национальное достоинство, — души нет — один пар!