Наконец, он опустил взгляд на свои колени, и она вспомнила, как дышать.
Она сосредоточилась на своей задаче, ее сердце бешено колотилось, когда она доставала его тарелку из микроволновки.
Он не сказал ни слова, когда она отнесла ее к глубокому креслу и поставила на заставленный стол.
— Что-нибудь еще? — спросила она.
Он покачал головой.
Элора удалилась на кухню, чувствуя головокружение и опьянение от адреналина. Слышал ли он ее учащенный пульс? Ее прерывистое дыхание? Видел ли, как дрожат ее руки?
Несмотря ни на что, она была здесь, поэтому, несмотря на отсутствие аппетита, она приготовила себе тарелку и поставила ее в микроволновку. Как только еда разогрелась, она отнесла ее на диван, села и молча начала есть рядом с Зейном.
Один кусочек курицы оказался слишком большим, и он отодвинул его в сторону, вместо того чтобы попытаться разрезать его кончиком вилки. Она сделала мысленную заметку разрезать все на кусочки размером с укус, пока гипс не исчезнет.
Элора будет нянчиться с ним. И когда он поправится, когда вернется к нормальной жизни, она уйдет, если он попросит ее уйти. Но, несмотря ни на что, она будет здесь, пока он не поправится.
Ни один из них не доел свою еду. Следующие тридцать минут она потратила на то, чтобы вымыть посуду и протереть кухонные столы. Отправив сообщение Франсэс, она отнесла чемодан в ванную и распаковала свои туалетные принадлежности. Одежда, которую она привезла с собой, осталась в ее багаже, но все было сложено у стены, чтобы не попадаться ему на пути.
Зейн наблюдал, как она порхает туда-сюда по жилому помещению. Она чувствовала его пристальный взгляд на своей спине, когда убирала на кухне. И когда делать больше было нечего, когда ей, наконец, пришлось перестать двигаться, его взгляд был выжидающим.
— Элора.
То, как он произнес ее имя, заставило ее сердце подпрыгнуть к горлу. Он собирался попросить ее уйти, не так ли?
— Я люблю тебя. — На этот раз сказать это было легче. Как и извинения. — Прости меня. Прости, что меня не было рядом, когда я была тебе нужна. Прости, что я не пошла с тобой на то свидание несколько месяцев назад. Прости, что я не сказала тебе, что чувствовала. Прости, — у нее перехватило горло, когда слезы навернулись на глаза, — прости меня, Зейн.
Его лицо ничего не выражало, когда он потянул за рычаг, чтобы опустить подставку для ног кресла. Затем он наклонился, схватив свой костыль.
Он что, собирался встать, чтобы проводить ее? Или уйти?
— Я ненавидела быть тайной, — выпалила она. — И я знаю, что это была моя идея, но все равно я ее ненавидела. Мне было невыносимо видеть, как эта женщина сидит у тебя на коленях. Мне было невыносимо видеть кольцо у нее на пальце. Я ненавидела притворяться, что мне все равно.
Зейн встал, удерживая равновесие с помощью костыля, прежде чем направиться в ее сторону.
Элора закрыла глаза, чтобы сдержать слезы.
— Я ненавижу то, что не вижу тебя каждый день. Я ненавижу спать одна в своей постели. Я ненавижу…
— Элора. — Его дыхание ласкало ее щеку. Он прикоснулся к ее губам. — Остановись.
Она открыла глаза. Он возвышался над ней. Белый гипс покрывал его предплечье и большую часть кисти, за исключением кончиков пальцев, которые он прижимал к ее губам. Скатилась еще одна слезинка, и он поймал ее.
— Я не могу остановиться. Есть еще кое-что, что я ненавижу. — Их ситуацию. Себя саму. — Мне есть что еще сказать.
— Я бы предпочел пропустить то, что ты ненавидишь, и снова услышать, как ты говоришь, что любишь меня.
— Я люблю тебя, — ее голос дрогнул. Черт возьми. Она собиралась заплакать. Сильно. Это было невозможно остановить. Ей не было нужно уходить, чтобы спрятаться в уединенном уголке. Он должен был увидеть то, чего больше никто не видел.
Обнажившуюся Элору.
Лоб Зейна прижался к ее лбу.
— Я люблю тебя.
Рыдание вырвалось на свободу, и хватка, в которой она держала свои эмоции — сегодня и всю свою жизнь — разжалась. Она упала на грудь Зейна и заплакала, прижавшись ухом к его сердцу, чтобы убедиться, что оно продолжает биться.
Она плакала, плакала и плакала до тех пор, пока слезы не пропитали его рубашку и шлюзы не закрылись.
— Мне жаль. — Она икнула, прижавшись к его груди. Вот он стоит, опираясь на костыль, а она, казалось, никак не может расцепить руки, обхватывающие его за талию. — Я пришла сюда, чтобы позаботиться о тебе, а не развалиться на части.
Он поцеловал ее в волосы.
— Мне не нужно, чтобы ты заботилась обо мне. Я в порядке.
— Ты чуть не умер. — Она закрыла глаза и покачала головой. — Я не могу… я не могу жить без тебя.
— Ты не обязана.
Ни сегодня. Ни завтра. Но может быть в итоге, у них все получится.
Сомнения и иррациональные страхи по поводу будущего никуда не делись. Но они притихли. Она была обязана объясниться перед Зейном. Она задолжала ему признание.
Но и то и другое могло подождать.
— Я люблю тебя, — прошептала она.
— Я знаю.
Они стояли рядом, держась друг за друга, пока он не пошевелился и костыль не заскрипел. Этот шум поверг Элору в панику, когда она поняла, что ему, наверное, неудобно долго стоять.
— Тебе следует отдохнуть, — сказала она, высвобождаясь из его объятий.
— Я отдыхал.
Она указала на его неубранную постель.
— Тебе следует продолжать отдыхать.
Он вздохнул.
— Я бы хотел принять душ. Но мне нельзя мочить гипсы, а мыться одной рукой — это заноза в заднице.
Отсюда и медицинская лента, и рулон пластиковой пленки промышленного производства, которые она видела в ванной.
— Я помогу. Показывай дорогу.
Его движения были скованными, когда они шли по коридору, и, хотя он пытался скрыть это, она могла сказать, что ему было больно.
— Ты хочешь выпить обезболивающее? — спросила она, следуя за ним по пятам.
— Нет. Вчера я выбросил пузырек.
— Хорошо. — Элора не стала настаивать. Они оба были рядом, когда Айви пыталась отказаться от обезболивающих после автокатастрофы много лет назад. А мать Зейна уже много лет принимала таблетки.
Она проскользнула мимо него, как только они добрались до ванной, и включила душ. И когда комнату наполнил пар, она принялась заматывать его гипсы.
Когда она потянулась, чтобы приподнять подол его футболки и стянуть ее через голову, он остановил ее.
— Подожди.
— Что?
— Там, гм… уродство.
Ничто в этом человеке никогда не будет уродством.
— Я хочу это сделать. Пожалуйста?
Он закрыл глаза, но кивнул, и она провела рукой по его груди, осторожно касаясь гипса и различных царапин.
Один взгляд на красные следы от порезов на его торсе, и она почувствовала сильный укол, но не подала виду. Она использовала жизненный опыт, чтобы скрыть выражение своего лица, чтобы он не увидел, как сильно ей больно.
Когда его одежда была свалена на пол, он, шаркая, направился в душ и подставил голову под струю.
Элора сбросила с себя одежду, затем скользнула в пространство позади него, прижимаясь грудью к его спине и покрывая поцелуями его влажную спину сверху и донизу. Она потянулась за его мочалкой, намыливая ее мылом, затем ее руки прошлись по его телу, прослеживая каждую линию рельефной плоти. Прикасаясь к каждой ране. Прослеживая каждый шрам.
Теперь они были частью его самого, как и татуировки.
И, как и чернила, эти отметины принадлежали ей.
Он принадлежал ей.
Зейн расслабился, вода и мыло каскадом стекали по его коже.
Его член набух, когда она мыла его тело. Слабый пульс расцвел в ее сердцевине. Но ни один из них не двинулся, потому что речь шла не о сексе. Это была любовь.
Когда он был чист, он повернулся, увлекая ее глубже под струи воды. Затем он обхватил ее затылок здоровой рукой, притягивая ближе, чтобы прижаться своим ртом к ее губам.
Движения его языка были медленными и томными. Скольжение ее рук по округлому изгибу его задницы было ленивым и неторопливым. Они пожирали друг друга, облизывая и посасывая, пока ее губы не распухли, а вода не стала чуть теплой.