— Нам нужна комната с двумя кроватями и чистое белье. Чтобы не вшивое было.
— Чистое, чистое. Грязного не держим, — улыбнулась еврейка беззубым ртом. — Это весь багаж? — показала она на ранец Люциана.
— Да, это все.
— Стало быть, пану помещику большего и не надо. Значит, помещик дальше поедет.
— Не сегодня, завтра.
— И куда же?
Люциан назвал город.
— К границе? Путь неблизкий. На почтовых не доберетесь. Снег тает, дороги затопило. На санях уже не проехать, да и на волах трудно, колеса вязнут в грязи. Год назад люди тут неделю просидели, не могли уехать.
— Мы ждать не можем. Где тут умыться?
— Умывальник есть. Сейчас воды принесу. Если хотите, нагрею для пани помещицы. Она, похоже, устала. Пани, наверно, не спалось в поезде?
— Да.
— Что пани желает на завтрак?
— Я не голодна, спасибо.
— Надо питаться, милая пани. От еды кости крепче.
— Да, мы поедим, — вмешался Люциан. — Что у вас найдется на завтрак?
— Борщ с картошкой, мясо. Поджарим для вас. Печень, телячьи мозги на закуску. Одну минутку, и все будет готово!
Хозяйка подошла к женщине, которая пекла хлеб, и что-то шепнула ей на ухо. Потом вернулась к Мирьям-Либе.
— А пани не варшавянка, — то ли спросила, то ли просто сказала она. Люциан насторожился.
— А какая вам, собственно, разница, откуда мы? — ответил он. — Мы устали, нам нужна постель. И поесть хотим. Вам понятно или нет?
— Понятно, пан, чего ж тут непонятного? Двоша, принеси ведро воды, я за хлебом присмотрю. Мы тут, пан, всех принимаем, тем ведь и живем. Но знать мы должны. Жандармы приходят, обо всех выспрашивают. До восстания иначе было, а теперь строго. Что ж мы, виноваты?
— У меня паспорт есть и все, что надо. Мне жандармов бояться нечего.
— Вот и хорошо. Пусть пан помещик не сердится. Мы люди маленькие, закон есть закон. А мы всем угодить стараемся. Двоша, неси воду!
— Подожди минуту, не горит.
— Где наша комната? — спросил Люциан.
— Вот здесь, за занавеской. Только прибрать надо. Сейчас гостей мало, так мы туда кур пустили. Двоша, убери!
Двоша оперлась подбородком на черенок лопаты.
— Мне что, разорваться?
— Я же сказала, присмотрю за хлебом.
— А если пригорит? Ничего, подождут немного.
— Что они там бормочут? — спросил Люциан Мирьям-Либу. Она не ответила. Он принялся шагать туда-сюда.
— Есть тут отхожее место?
— Да, пан помещик. Во дворе.
Люциан вышел. Мирьям-Либа осталась стоять посреди комнаты. Хозяйка приблизилась и пристально посмотрела из-под платка.
— Знакомое лицо. Могу поклясться, где-то я пани видела.
Мирьям-Либа побледнела.
— Где?
— Не знаю, пани помещица. Я же столько людей вижу, попробуй запомни, где кого повстречала. Но глаз у меня хороший, если раз чье-нибудь лицо примечу, то уже никогда не забуду.
И вдруг придвинулась и тихо сказала по-еврейски:
— А ты ведь еврейка, милая…
2
К дому подъехала кибитка. Дверь распахнулась, и вошли трое евреев в меховых шапках. За ними вошел возчик с кнутом. Один, в хорьковой шубе, невысокий и широкоплечий, с полным лицом и светло-рыжей бородой веером, в одной руке держал посох, в другой корзину и словно приплясывал на ходу. Он ударил посохом о пол и хрипло выкрикнул:
— С Пуримом вас, евреи! Водки нам!
Высокий парень в длинном кафтане нес две сумки. У него была бородка клинышком и пейсы до плеч. Он улыбался хитрой улыбкой человека, который слегка выпил в компании совершенно пьяных. Третий был тщедушный, низенький, в ватном кафтане и облезлой шапке, все время сползавшей на глаза. Бороды у него не было, только длинные пейсы. Он держал в руках деревянный ящик и книгу. Возчик в овчинной шапке и безрукавке отряхивал снег с сапог.
— С Пуримом! С праздником! — снова выкрикнул толстый хасид.
— С праздником, — откликнулась хозяйка. — Шушан-Пурим[74] сегодня…
— Пурим есть Пурим. Если Пурим в Шушане, значит, и в Ольшанове тоже. Водки хотим!
— Будет вам водка. За деньги все, что угодно, хоть луну с неба.
— Водки, да покрепче, чтоб нутро обжигала. И закусить.
— Варшавским поездом едете?
— Пока что мы здесь, а не в поезде.
— Только закусить или умыться тоже?
— И закусить, и руки омыть перед трапезой. Пурим — не пост. Есфирь уже попостилась за нас, не так ли, евреи? Она была царица, вот и постилась, а мы принцы, поэтому желаем гусиную ножку!
74
В столице Персидского царства Шушане (Сузах) евреи отмечали спасение от гибели не 14, а 15 адара, поэтому в некоторых городах (Иерусалиме, Тверии и др.) Пурим празднуется 15 адара до сих пор. В других местах 15 адара, так называемый Шушан-Пурим, праздником не является.