— Чего тебе?
— Разговор есть.
— Ну, говори.
— Я так не могу. Что я, кричать тебе должна? Вот скамейка, давай сядем.
— Я не могу сидеть с тобой на одной скамейке.
— Сумасшедший фанатик!
— Зачем приехала?
— У меня здесь отец, дети. Братья и сестры еще… Ради тебя я бы сюда не потащилась, но поговорить все же надо.
Калман огляделся по сторонам. Он и Бога боялся, и людей стыдился. Вдруг их кто-нибудь увидит? Майер-Йоэл, служанка, какой-нибудь мужик, который помнит Клару. У Ямполя будет о чем посплетничать. Калман почувствовал, что краснеет.
— Садись, я тут постою.
Белой перчаткой Клара протерла скамью и села. Калман прислонился к дереву.
— Прости, но это закон.
— Ну конечно, закон. Вот из-за этих законов нас и не любят, и погромы устраивают, — начала Клара. — Мы остались азиатами, весь цивилизованный мир над нами смеется. Но я не об этом собиралась поговорить. Тебя уже не переделаешь. В праведники лезешь, что ли? Борода вдвое длиннее, чем была… Калманка, будь добр, выслушай спокойно. Я уезжаю за границу и оставляю детей на отца. На моего отца, не на тебя. Даст Бог, потом заберу их к себе. Через полгода, самое большое через год. Но до этого кто-то должен за ними присматривать. Фелюша еще маленькая, и ты ее не любишь, но Саша твой сын, твоя плоть и кровь.
— Ну и что?
— Ты обязан уделять ему внимание. И платить на него больше. Я осталась без денег. Ты, праведник, меня до нитки обобрал.
— Я тебя обобрал? Да ты после развода восемь тысяч получила. Состояние! А что ты все на тряпки потратила…
— Давай оставим расчеты. Если бы я тогда захотела, забрала бы все, что ты тут видишь. Зря я позволила тебе отделаться этими жалкими восемью тысячами. Но я столько глупостей натворила, что одной больше, одной меньше — не важно. Я не в претензии. Но Сашу ты обязан содержать. Он учится в гимназии, ему надо жить в Варшаве, а не здесь. Ему нужно жилье, надо платить за учебу и все остальное. Ему два года осталось, не бросать же.
— Куда ты уезжать собираешься?
— А сам как думаешь? В Маршинов к ребе? Я еще не стара, хочу пожить в свое удовольствие, на горячих источниках побывать, подлечиться немного. Но у меня нет денег. А отец должен помогать сыну.
— Я на него восемь рублей в неделю посылаю.
— Знаешь, это маловато.
— На восемь рублей в неделю я когда-то семью содержал… Я теперь не богат. Все у Майера-Йоэла, дай Бог ему здоровья.
— Что ж, дают — бери. Дурак он, что ли, отказываться? А вот ты дурак. Но помогать все равно должен.
— Я плачу, а он даже субботу не соблюдает.
— Соблюдает.
— Нет, он сам мне сказал. Ты обещала, что меламеда ему наймешь, а он и молиться-то толком не умеет.
— Ну, вот и найми, если тебя это так беспокоит. Тебя он послушает. У тебя есть возможность воспитать сына евреем. Только не сделай из него бездельника, которые сутки напролет в синагоге сидят. Гимназию он должен закончить.
— Я не могу платить за всякие гимназии.
Клара побледнела.
— А не будешь платить — заберу его с собой и окрещу. И не будь мое имя Клара, если я этого не сделаю.
Калман резко обернулся, будто ему показалось, что кто-то стоит за спиной и подслушивает. Внезапно он почувствовал резь в животе и еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Захотелось подскочить к Кларе и ударить изо всех сил, но он совладал с собой. И шум поднимать не стоило, и прикасаться к этой суке нельзя. Она нечиста, к ней и подходить-то нельзя ближе чем на четыре локтя.
— Вот, значит, как далеко ты готова зайти.
— Представь себе, готова.
— И с кем же ты уезжаешь? С любовником своим?
— Да.
— Он ведь женат.
— Ничего, ради меня разведется.
Калман поежился, как от холода. Он пристально посмотрел на Клару. А все-таки она изменилась, постарела, черты лица стали грубее, в глазах появилось упрямство, которого не было, когда она была его женой. Она смотрела на него с неприязнью и любопытством, как смотрит на человека дикий зверь. Калману даже стало страшно. Это не женщина, а колдунья, ведьма. Он читал в «Кав гайошер»[67] о дьяволицах, и теперь одна из них стояла перед ним. Калман взялся руками за пояс, чтобы защититься от нечисти, с которой он когда-то жил и которая родила ему сына.