19. Дипломаты.
…Между прочим, Владимир Васильевич Адлерберг сообщил Николаю Николаевичу и о дошедших до него от верных людей слухах что, будто, бывшего дипломата облавно ищет… — нет! Нет! Не ЧК, слава Богу! А лишь только…Чичерин!…
Известно — нашел. Тех, кому интересны подробности упомянутой в начале повести ночной беседы в комиссариате иностранных дел, должен разочаровать… О них никто по окончании её не распространялся. При посторонних, во всяком случае. По–видимому, имелись у обоих на то причины. Что «известно»: «Николай Николаевич вежливо, но наотрез, отказался от службы. И, якобы, именно тогда и потому, — «посоветовавшись» с Чичериным, — оставил столицу…От греха». По рассказу Мелитты, услышанному от мамы её, родич их Владимир Борисович Лопухин — дядька матери покойного Мартына Владимировича, в царском ещё МИДе служивший начальником департамента — успел до встречи дипломатов поведать Николаю Николаевичу о порядках, установках и планах в МИД большевистском. Так, Троцкий, бывший народный комиссар, заявил во всеуслышанье: «Вот издам несколько прокламаций к народам, опубликую тайные договоры царского правительства и закрою лавочку». От предложенного ему поста наркома он, по началу, вовсе отказался. Ленин–то тоже недвусмысленно ему заявил: «Какие ещё у нас будут иностранные дела?! Какие?». Потому Троцкий, появившись всё таки в МИДе, оповестил сотрудников: «Мировому пролетариату дипломатия не нужна, трудящиеся поймут друг друга и без посредников!»…Глубокомысленное заявление! А в целом — «глубокое неуважение суверенитета государств и презрение к международным договорам». Вожди–то партии, — они исходили из того, «что пролетарское государство имеет полное право на красную интервенцию. Что походы Красной Армии являются распространением социализма, пролетарской власти, революции… И всё такое прочее…». Не для Николая Николаевича были эти игры.
… — «И вы, — ответил Чичерину Николай Николаевич, — дворянин, предлагаете мне, дворянину, место в вашем зверинце!?… После таких–то откровений ваших вождей? Не порядочно это, Георгий Васильевич! И ещё: Как Вы можете звать МЕНЯ на службу… к тем, кто два года гноит в тюрьме хотя бы… героиню войны, сестру милосердия, выходившую тысячи несчастных россиян и отмеченную благодарным народом тремя Георгиевскими крестами?!… Да ещё и дочь великого русского писателя графиню Александру Львовну Толстую!… Как такое возможно, Георгий Васильевич?!… Или Вы уже не понимаете, что творите?…».
Понимал Чичерин — не мог не понимать. Но…За что боролись…С волками жить…
Как не мог не понимать и сам Николай Николаевич и того, что добрые отношения с Георгием Васильевичем, «сдобренные» заключительным монологом ночного гостя, — узнай о нём не посторонние «посторонние», — не спасут ни самого графа, ни близких его. У Чичерина, — вообще–то человека несчастного, — близких, кроме всё той же кошки, не было. Заметим ещё: по представлению Адлерберга человек, оказавшийся способным предложить ему, графу, народопредательскую по сути службу у большевиков, не может не предать сам. И тогда же, там же, в доме по Кузнецкому мосту, вполне мог приказать арестовать его…