А письмо взывало и (тайное же!) откровенничало:
«Советскому государству нужно золото церкви. Предлог — отчаянный голод весьма кстати… Широкие крестьянские массы будут либо сочувствовать изъятию, предпринимаемому якобы для их спасения, либо окажутся не в состоянии поддержать духовенство…Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам голодом полностью… Глашатай нашей политики тов. Калинин (Тов. тов. Троцкий и Ярославский, — этот патологический народоненавистник и главный инициатор разбоя, — Зиновьев и Каменев во всём этом КАК БЫ совершенно не участвуют!); чудовищные УСТНЫЕ инструкции исполнителям; УСТНАЯ директива судебным властям…чтобы процессы против… мятежников…, сопротивляющихся помощи голодающим, были проведёны с максимальной быстротой и заканчивались не иначе как расстрелами очень большого числа самых влиятельных черносотенцев…Москвы…Шуи и нескольких других духовных центров… Патриарха Тихона…целесообразно… не трогать… Но ГПУ следить за ним неусыпно; …провести секретное решение… о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решимостью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…». (Пусть простит меня читатель за столь длинную цитату из ленинского письма… Но она стоит того — второго такого письма история человечества не знает!
Для впечатлительного, постоянно чувствовавшего себя преследуемым, не молодого уже и верующего глубоко и искренне Николая Николаевича, письмо это — после налёта в Кременец и выступления на тамошнем майдане самого Губельмана — стало мироразрушительным! А иначе–то как, если большевистский троглодит в трёх часовой речи непрерывно — через шелуху чередовавшихся лозунгов–рекомендаций и приказаний — сёк согнанный на митинг обезумевший народ робеспьеровским: «А ваших попов мы задавим кишками ваших кулаков!»…Старик не сомневался в том, что эта нелюдь может и такое! Буквально, причём. Потому сник. Было, опустился. И даже Великий лекарь — время, казалось, в его случае бессильным. Но…Но хоронить его рано! Он воспрянет. Трагедия народа тому поспособствует.
ЧАСТЬ 2. СОСРЕДОТОЧЕНИЕ.
21. Тревога!
Только стали стихать погромы храмов. Только в волостных центрах и в многострадальном Гутенском лесу отгремели залпы первой волны расправ над священнослужителями и крестьянами–прихожанами. Только, будто, прекратились вызванные ленинским письмом (12 марта 1922 г.) повальные ночные налёты на Церковь с арестами, обысками, изъятиями и убийствами…
…Как–то ночью однажды, — во сне, будто, — Николай Николаевич разбужен был громогласным торжествующе–тревожным мелодическим трубным звуком! Был он так громок, проникновенен и мощен, что — показалось — труба трубит тут, в каморке, над головой его!…И разбудит сейчас весь дом… Но поднявшись и обойдя тихо комнаты убедился: Спят!…Подивился даже наступившей тишине…Приснилось, тогда?… Но так громко и тревожно трубила труба! И здесь…
К чему бы? Знамение?… Глу–упости!…Нервы…Но так громко, так яростно и так тревожно трубила труба!…Не спроста это…
С той ночи — промолчав — ждал чего–то…Очень ждал!
…И вот, — снова, вдруг, в недолга, в начале осени 1923 года, — опять Учёный совет(?) Петровской академии! Вспомнив зачем–то о «затаившемся где–то и, казалось бы, напрочь забытом» Николае Николаевиче, Он срочно вызывает его в Москву! Того мало: Beisitzer колонии, вместе с повесткою, вручает ему под расписку «Комендантский пропуск» на проезд в столицу! (А такого мандата счастливчики даже из начальства, задумав куда–то ехать, ожидают аж по полгода, если вовсе не напрасно!). Можно представить, что в оставшихся до срока «вызова» бессонных ночах только ни передумал растревоженный и на смерть перепуганный старик?… Ему даже шальная мысль явилась в одночасье: — бежа–ать! Бежа–ать, куда глаза глядят! Но куда-а? Да под саму старость… Что только ни удумывал он тогда?…Но, — думай не думай, — деваться некуда: вся колония, от мала до велика, знает уже о вызове!…
…Собрался. И, обореваемый понятными в положении его мучительными подозрениями и сомнениями, двинулся в столицу.
В Москве, в Петровско—Разумовском, ректорская секретарша, посетовав: «Как же так — с таким опозданием (!?) прибыли», тотчас же отсылает его: «Очень срочно найти профессора Белянчикова с кафедры Зерна!». Тот, как оказалось, уже «с нетерпением (?!) ждёт» Николая Николаевича. И велит «незамедлительно–же, — ни–икому о своём прибытии не сообщая(!)», встретиться с Владимиром Васильевичем Адлербергом…