24. «Школа».
Я уже писал где–то, что для «доктора Фанни», — четвёртый год (и вот уже пятой её войны) в практически нечеловеческом, в полуобморочном напряжении всё склонявшейся и склонявшейся над оперируемыми ею сонмами страдающих и измученных людей, — для неё и для её супруга «школа» Киевской внутренне тюрьмы стала откровением, открыв звериную суть большевизма. А ведь её предстояло не философствовать — её действовать предстояло! Работать! Спасать людей. В одних только её лазаретах и госпиталях обреталось и ожидало её помощи более ста девяноста тысяч раненых и больных! На порядок больше взывало о милосердии и спасении пораженноё войною и в десятеро разбухшее эвакуируемыми с запада население Кременца, множество местечек и городков вокруг, сотни окрестных селений и колоний, насельники десятков монастырей… Невероятно, но кроме неё — с её в молитвах даже поминаемым именем — спасать сонмы этих несчастных было некому. Потому–то вопреки нормальной логике она и Залман остались на Волыни (трёхлетний сын отправлен был к деду и бабушке в Белоруссию), не ушли с Кутеповым. Теперь уже зная точно, какое будущее ожидает их с воцарением красных.
И вот, в марте 1918 года, по освобождении из тюрьмы, они возвратились к себе под Кременец. Здесь впервые «Доктор Фанни» пережила совершенно не свойственное ей состояние абсолютной беспомощности. Как человек военный, — в конце концов, медицинский генерал–лейтенант, — она так надеялась на то, что выдержит сама. Что непременно выстоят товарищи её — врачи, в первую очередь. И все вместе они присоединятся к усилиям остатков здоровых сил русского общества что бы остановить провоцируемый троцкими окончательный развал русской армии. Во всяком случае, попытаются сохранить её медико–санитарное ядро. А это дорогого стоит: в наступившей народной трагедии военно–врачебный корпус — единственный действенный механизм спасения самой армии и населения. Народа. Ведь именно — и только — спаянные воинской дисциплиной медики (Они — крайние, спихивать судьбы вышедших из строя беспомощных воинов дальше не кому!): — только они в состоянии организовать и обеспечить выживание хотя бы малой части бросаемых распадающимися фронтами десятков стационаров с сотнями опекаемых ими тифозных бараков. И бесчисленных, — как грибы после дождей множащихся, — тифозных и даже холерных палаточных городков для больного и уже обречённого населения с женщинами, стариками и детьми…
Так надо же такому быть: именно спасители — врачи, фельдшера, санитары и даже сёстры милосердия, — одетые ещё (за не имение другой) в «царскую» форму, — превратились отныне в чуть ни в ритуальную жертву охотников то до крови «москальской» (санитарами и фельдшерами были колонисты–меннониты и частью евреи; врачами, — как правило, — русские и немецкие интеллигенты–разночинцы, и они же дворяне — дворян было более трети), то до «жiдiвской», то до нiмiцкой крови (евреев во врачебном офицерском корпусе было не много; евреями была значительная часть состава вольнонаёмного из мобилизованных земцев). Или до ненавистной дворянской (женской получалось) — дворянок среди сестринского состава, — главных и самоотверженнейших тружениц войны, — в большинстве, из студенток и гимназисток, в патриотическом порыве бросившихся сломя голову в войну с первого её дня, — было более трёх четвертей, а то и ещё больше!… К счастью, кровь этих последних интересовала активистов в несколько ином, и вовсе не в каннибальском, плане…Несравнимых с окружавшими военных сонмами «простых баб», высматривали их зорко, — в законные жены, — молодые крепкие, отчаянные батьки, никогда не забывавшие о своём изначально хлеборобском предназначении. За четыре года непрепывных боёв по крайней мере навоевавшись всласть, по горло упившись кровью, а за одно наполнив добытыми «дукатами» надёжно закопанные казаны, набив «экспроприированным» барахлом семейные коморы, а гаманы с черепками звонкою монетою, отваливались они из разгромленных банд во снах привидевшуюся им буколическую жизнь. Отмывались. Наряжались. Взбодрялись, для храбрости, огненным первачём. И подносили — всё заранее знающей — избраннице из больничных — букеты волошек…