А поджог — «освящение» преступления — возложен был ими, понятно, на понятия не имевших об этой затее. В нашем случае, на… ставших уже европейски известными и почитаемыми именитых медиков русских лазаретов на Балканах. По определению, — по природе своей, — лютых ненавистников самых что ни на есть рассправедливейших и даже самых расосвободительнейших войн. Что и требовалось.
И начал исполняться порученный русскому послу в Белграде Николаю Гартвигу сценарий чудовищной (иного определения слову этому не найти) провокации. Высказано было (им, или кем то ещё из окружения его, или «посидельцев»?) кулуарное предположение, что «известного полевого хирурга Стаси Фанни ван Менк в о з м о ж н о побудить выступить на представительном митинге в сербской столице с призывом защитить честь, достоинство, свободу и даже оказавшуюся под угрозой жизнь, — уничижаемых австрийцами и немцами подконтрольных им славянских народов!…». (В. Е. Ламанский. «Записки постороннего». Погибшая Россия. Гранит. Берлин. 1925).
63. Кутепов.
Александр Павлович Кутепов (будучи уже, — после кончины Петра Николаевича Врангеля, — председателем «Русского общевоинского союза») писал: «…Только вмешательство Ирины, дочери В. князя Александра Михайловича (будущей жены Феликса Юсупова), — работавшей с «доктором Фанни» сначала сестрой милосердия в «Маньчжурском братстве», а в 1913 — секретарём её в Белграде, — только вмешательство её пресекло разразившийся было скандал р а с к р ы т и я целей этих «посиделок». (…)
Ирина бросила тогда:
— «Да ей–то, лютеранке, — меннонитке даже!, — ей–то что за интерес до вашего тифлисского «славянства»?! Идиоты!»
Дело, конечно, вовсе не в колываньском происхождении Стаси Фанни.
Не в веровании её. Дело в отношении к шовинистам. Русским ли, немецким ли — любым! Вообще, к провокаторам. Главное, дело в характере её, который уж я‑то знаю отлично! Женщина эта камня на камне не оставила бы от затеи Гартвига или от тех, кто с цепи спустил провокатора!» (А. Кутепов. «Из черновиков». Париж.1929).
(Получается, — по Кутепову:… «Если бы не сорвали её в поездку то…»… Но это очень сильное, и ещё более смелое авторское предположение…)
На деле же ломать затею, — о которой знала из первых рук, — бросилась сама Великая княгиня Елисавета Феодоровна!
Немка. Но «каждой частичкою своего существа русская (говорила она позднее), — может статься более русская, чем многие из русских!». Повторим: через восемьдесят лет причисленная Архиерейским Собором Русской Православной Церкви к лику новомучеников российских…Не немецких.
…В ненастнейшую полночь 12 декабря, броненосный крейсер Балтийского флота «Богатырь» (вот уже год проводящий в Шхерных проливах гидрологические замеры, — между прочим, — по Колчаковской методе!), — приняв на борт «тайную» экспедицию, с которой отправлялся и граф Николай Николаевич Адлерберг, — покинул Салоники. Ни минуты не медля, будто подгонял кто–то, на залитой палубе, да под дождём, тут же перешедшем в ливень, раздалось: «Все наверх!». При сразу же налетевшем шквале, — крепчавшем с каждой минутою, — командир, капитан 2–го ранга Евгений Иванович Криницкий, встретил и приветствовал Великую княгиню. Провёл её под тенты, натянутые над нактоузом главного компаса. И, — в виду тряпкой провисшего гюйса, — дал ей возможность представить маленькой свите новых спутников, прибывших на броненосец из Севастополя эсминцем «Сердитым» двумя часами прежде; то были о. Илларион (в миру Владимир Алексеевич Троицкий, товарищ их по «Маньчжурскому братству»), магистр богословия, архимандрит, без пяти минут профессор Московской Духовной Академии по священному Писанию Нового Завета. Владислава Анджреевич Мельник (впоследствии сподвижник Александра Васильевича Колчака, племянник расстрелянного в Екатиринбурге вместе с Романовыми в 1918 году врача Боткина). И упоминавшийся генерал Орлов.