Родственники Амалии были не в восторге от её увлечения господином Тютчевым…
…Однако…Однако, по версии историков и архивистов–редакторов Готского Альманаха, Амалия — незаконнорожденная дочь прусского короля Фридриха Вильгельма III, единокровная сестра тогдашней русской императрицы Александры Фёдоровны.
А у Тютчева ни титула, ни солидного состояния, ни престижной должности хотя бы в российском МИД. Куда предпочтительней для родичей её по этим статьям престижности смотрелся ещё один воздыхатель — молодой барон Александр Сергеевич Крюденер, уже секретарь русского посольства, тоже страстно влюблённый в Амалию. И граф, младший Лерхенфельд, — словом не обмолвившись с невестой, — поспешил объявить: через месяц просит дорогих гостей, а русское посольство в особенности, пожаловать на свадьбу Амалии с бароном Крюденером!
На то, что Амалия имела собственные чувства, могла иметь свой взгляд на свою жизнь, влюблена была в Тютчева и уже выбрала его в спутники своей жизни внимания родственников её обращено не было: Теодору было в сватовстве отказано — ДРАГОЦЕННОМУ КАМНЮ НУЖНА БЫЛА БЛИСТАТЕЛЬНАЯ ОПРАВА.
8. Решение Амалии.
Амалия смирилась. Но только внешне. Спрятала в потайный ящичек шкатулки тоненькую золотую шейную цепочку, которую подарил ей Фёдор на одной из далёких прогулок по окрестностям Мюнхена. А стихи, написанные им для неё, выучила наизусть (она не знала и никогда не познает русского языка). В особенности вот эти строки:
После роскошной но мучительной для Амалии и Фёдора свадьбы оскорблённый Тютчев вскоре женился сам.
…Нет. То, как встретили его, было естественной реакцией хорошо знакомой ему волчьей стаи — порождёнием Русско–японской войны с авантюрой и трагедией Цусимы. Застигнутой войной новой. Реакцией к забытому давно и больше никому не нужному старику–одиночке».
Николай Николаевич понимал это. Интеллигент в бесчисленных поколениях, Россию свою знал он отлично и любил как тогда умели любить! Любил ничуть не менее Великих друзей матери своей — Александра Пушкина и Фёдора Тютчева. Потому обиды на Россию держать не мог. Да и какие счёты с нею могли быть у любящего её сына в годы страшной войны? Он и к себе–то никаких претензий с самобичеванием, применительно к бесславному возвращению своему, не предъявлял. И предъявить не мог. Ведь перевод его, дипломата, из Лондона в Германию, — после переезда туда стариков его из Финляндии из–за инсульта у отца, — разрывом его самого с отечеством не был.
На свет появился он в Баварии в родовом имении матери Стакельберг. В Мюнхене умерли и похоронены старики его. Родившийся в 1848 году, он уже давно был пенсионером российского МИД, отслужив в этом почтенном ведомстве с 1871 года сорок пять лет за штатом, то есть без жалования (Был такой институт особо доверенных в глазах Императорского двора высших чиновников. МИД, главным образом, — выходцев из самых громких семей России, — имевших привилегию служить за собственный счёт! (Не «в счёт» известного части моего поколения россиян «открытого счёта», которым пользовалось считанное число крупнейших учёных — руководителей головных предприятий Военно ромышленного комплекса). Уволен–то он был только теперь — тотчас по прибытии в Россию. И в многотиражном (и многоязычном) ведомственном журнале–вестнике МИД о том — подробная, и исчерпывающая во всех смыслах, статья–панегирик…