— Надо же — три снаряда и два прямо в цель⁈ Хотя дистанция меньше кабельтова, для этих пушек такая стрельба практически в упор, — пробормотал Фелькерзам от удивления, и моментально опомнился, понимая, что пропустил очень важное.
— Не взорвалась мина, — совершенно флегматичным тоном произнес командир «Наварина» капитан 1 ранга Фитингоф, что наклонился над леерами, что-то рассматривая внизу.
— Что там, Бруно Александрович?
Хоть голос Фелькерзама прозвучал вполне спокойно, вот только внутри бушевала целая буря эмоций, да бешено колотилось сердечко, отстукивая «алярм» барабанной палочкой.
— Не сработал взрыватель, головная часть отломилась и утонула. Такое бывает — вышел на слишком короткую дистанцию, горячность подвела японца. Обычно срабатывает половина торпед, — медленно, с прорезавшимся акцентом, произнес Фитингоф, и добавил что-то едва неразборчивое на немецком языке, где Дмитрию Густавовичу удалось только разобрать еле слышимое «грюн швайне хунд».
— А что со второй торпедой?
— Мы чуть довернули — мина прошла или за кормой, либо ее отбросил бурун за винтами. Но в любом случае цели она не достигла, господь нас уберег от этой напасти.
Два немецких барона, забыв о своем лютеранстве, осенили себя православными знамениями, как стоявшие на мостике офицеры и матросы. Кое-кто из нижних чинов забормотал молитву, послышался даже сдавленный мат, произнесенный с несказанным облегчением.
— Отключить прожектора, — спокойно произнес Фитингоф, успев заметить, что следующий за «Наварином» броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» погрузился в темноту. Наступила прямо-таки мертвящая тишина, какая бывает только на войне, когда не гремят пушки. И в этот момент, когда все сипло вздыхали, мысленно переживая случившиеся, с идущего позади мателота замигал фонарь, рассыпая морзянкой бесконечные «точки-тире». Не в состоянии разобрать послание Фелькерзам только мысленно выругался, понимая, что запрашивать «Нахимов» о повреждениях поздно.
— Ваше превосходительство, с «Адмирала Нахимова» докладывают, что идти не могут, оседают кормой, переборки начали сдавать. Через полчаса они могут потонуть, просят снять команду!
Голос сигнальщика дрожал, да и сам Фелькерзам понимал, что ситуация скверная. Плавсредств нет, выгрузили заранее, чтобы избежать огня, а теперь бы они пригодились. Так что придется рисковать, и подходить борт о борт, хорошо, что волнение стихло.
— Бруно Александрович, вы моряк опытный — швартуйтесь к борту, даже если еще раз повредим «Нахимов», то ничего страшного. Главное успеть снять команду. Но наши прожектора лучше не включать — на их свет подойдет неприятель, и тогда атака будет проделана по неподвижным кораблям. А этого надо избежать, и все сделать быстро. Да, командира «Нахимова» снимите, если нужно, то силой! Это приказ!
— Есть, ваше превосходительство!
Фитингоф отвечал совершенно спокойно — старый моряк был уверен и в себе, и в собственной команде. А Дмитрий Густавович решил спустится вниз, чтобы не мешать командиру своим присутствием, к тому же прекрасно понимая, что его уход с мостика будет воспринят за полное доверие начальника к подчиненному, а такое, знаете ли, немало окрыляет. К тому же он долго не курил, не принимал «обезболивающего», и сейчас едва сдерживал стоны, приложив ладонь к животу.
— Сами тут без меня как-то… Я внизу… Постарайтесь только побыстрее — каждая минута на счету…
И отмахнувшись от ответа, стал спускаться вниз по трапу, поддерживаемый двумя здоровыми лбами. Эти матросы фактически и донесли его до каюты, идти он уже не мог, настолько ослабел, и уже постанывал, не в силах сдерживать нахлынувшую боль. Не помнил, как и оказался в каюте, где его положили на пробковую койку.
— Федор, ты «микстуру» мне дай, мочи нет терпеть, в брюхе огонь горит, — простонал Дмитрий Густавович, затравленно глядя на железную полку, где стояли склянки. Федор тут же взял заветный флакончик, и, поняв по голосу адмирала, что тому требуется как минимум двойная доза, щедро плеснул в кружку коньяка.
Фелькерзам оприходовал жестянку в два глотка, но не остановился, выразительно постучал пальцем по кружке, не до бокалов как-то в такой ситуации, в походе, а не на балу. Квартирмейстер моментально наполнил емкость, окончательно опростав флакон, вытряхнув из него содержимое до капли. И эта порция последовала вслед за первой, правда потребовалось уже три глотка. И где-то через минутку, которую Дмитрий Густавович стоически перетерпел, наступило несказанное облегчение — боль отхлынула, будто оглушенная коньяком, а на лбу даже выступила испарина. Состояние стало блаженным — тело от чудовищной усталости превратилось чуть ли не в кисель, который пожелал расплыться по койке.