Может, венгерка? «Нет, — сказала я, — русская», на что он воскликнул: «Господи, что за участь — с таких юных лет скитаться на чужбине!»
Конечно, нелепо было вылезать с этим эпизодом. Да и сам разговор-то состоялся мимоходом, такие встречи, как правило, не удерживаются в памяти. К тому же Кальмана я сейчас и сама не узнала. Но все же не случайно потянуло меня к господину в цилиндре: всплыла какая-то тень былого, раздался отзвук знакомого голоса…
И вот я изо дня в день просиживала в кафе, не сводя с Кальмана глаз, а он время от времени посматривал на меня. Так было и на этот раз. Может, и ему вспомнилась русская девочка, стоявшая подле него за кулисами театра «Метрополь»?
Размашистым жестом, не скрывая, насколько он зол, обер-кельнер поставил передо мной стакан воды и грубо объявил:
— Ежели и завтра не расплатитесь за кофе и булочки, барышня, то не вздумайте сюда являться.
Тут я пробудилась от сладких грез. Вмиг увидела сумрачные стены, потертую плюшевую обивку, грязные манжеты обер-кельнера, скатерть в пятнах от кофе и свое поношенное, штопаное-перештопаное платьишко.
У меня было ощущение, будто я двигаюсь в безвоздушном пространстве. Я встала и, пошатываясь, словно пьяная или больная, побрела сквозь эту странную пустоту, готовая на какой-нибудь отчаянный шаг.
— Подайте мое пальто, пожалуйста, — через силу вымолвила я гардеробщице.
— Обождите, — огрызнулась та. — Сперва обслужу маэстро. — И она потянулась, чтобы снять с вешалки пальто и цилиндр.
— Зачем же вы так! Займитесь сначала барышней.
— Невелика птица, подождет… Да она и здесь никогда не платит.
А я стояла как вкопанная, не отрывая глаз от Имре Кальмана.
Он не спеша подошел ко мне:
— Позвольте представиться: Имре Кальман.
Гардеробщица протянула ему пальто и цилиндр. Через Дверь, ведущую в зал, проникали обрывки разговора, звон тарелок и чашек; со стороны входной двери доносились стук копыт и скрип колес. И между этими двумя шумовыми завесами, перекрывая их, звучал Его голос, произносивший прекраснейшие из всех слов, какие мне когда-либо доводилось слышать:
— Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
У меня возникло чувство, будто мне протягивают ту пресловутую соломинку, за которую я могу ухватиться. И как крик о помощи вырвалось:
— Маэстро Кальман, мне так хотелось бы выступить в вашей оперетте, в «Герцогине из Чикаго»! Я знаю, что уже идут репетиции, что на каждую роль есть по нескольку претендентов. Но может, и для меня сыщется пусть самая крохотная роль? Я буду счастлива выступить хоть статисткой! Прошу вас, умоляю!
— Как вас зовут, фрейлейн?
— Макинская. Вера Макинская.
— А где вы живете?
— В пансионе «Централь», Иоганнесгассе, десять, на углу Кернтнерштрассе. Это совсем близко отсюда.
— Вот и прекрасно. Завтра я пришлю за вами машину. Мой шофер будет у вас в четыре часа. Я сам представлю вас господину директору Маришке.
Передо мной словно распахнулась дверь в залу, где стоит разукрашенная рождественская елка.
— Благодарю вас, маэстро, — дрожащим голосом промолвила я.
Он взял у гардеробщицы мое пальтишко из облезлого кроличьего меха и набросил мне на плечи таким жестом, будто помогал облачиться в горностаевую мантию.
В огромном городе, где почти каждый обыватель трепетал от страха перед надвигающимся экономическим кризисом, в тот день нашелся по крайней мере один человек, видевший мир в розовом свете. Мое счастье казалось мне естественным и безмятежным. Завтра, завтра сам Имре Кальман представит меня Губерту Маришке, который играет главную мужскую роль в новой оперетте Кальмана и к тому же является директором театра «Ан дер Вин». Конечно, на ведущую роль нечего и рассчитывать, ведь я не умею петь. Зато я получу шанс показаться и смогу хоть малость подзаработать.
Я облетела весь коридор, врываясь в каждую комнату и обнимая всех своих товарок.
— Да, но что же ты завтра наденешь? — трезвым тоном поинтересовалась моя подруга Нина.
И впрямь: в единственном своем платье, в облезлой шубейке, штопаных чулках и туфлях на картонной подошве не пойдешь представляться директору. Однако эта помеха лишь на миг замедлила мой блаженный полет в облаках.
— Ерунда! Неужели вы не выручите меня? Ты одолжишь мне свое платье, ты — чулки поприличнее, а ты дашь туфли.
Подружки загорелись этой идеей так же, как я. На следующий день семеро девушек снабдили меня самыми лучшими вещами из своего гардероба. Я едва сумела оторваться от зеркала, пораженная увиденным: кружилась и танцевала перед ним, то тут, то там одергивала и поправляла платье… И вот, разряженная в пух и прах, за час до назначенного срока я стояла в полной готовности.