— Окурки оставил маэстро Кальман?
— Он самый.
— Можно мне их взять?
— А зачем они вам?
— Уберу на память.
Тетушка Пепи наблюдала, как я бережно упаковываю реликвии. За годы пребывания в театре она насмотрелась таких чудачеств, что ее трудно было чем-то удивить. Покачав головой, она буркнула себе под нос: «Пока вы тут окурки подбираете, графиня Эстерхази приберет к рукам маэстро Кальмана».
Поначалу у меня было намерение забиться куда-нибудь в уголок и сосредоточиться на трех фразах своей роли, но вместо этого я бродила по театру как неприкаянная. Мне ужасно хотелось увидеть эту женщину вблизи.
И в антракте после второго действия я наконец увидела ее: высокая, стройная графиня Эстерхази стояла в дверях ложи. На плечи ее была наброшена горностаевая накидка, а драгоценности сверкали ослепительным блеском. Она поразила меня своей красотой, и в то же время в ее облике мне почудилась такая глубокая печаль, что на мгновение я забыла о собственной грусти.
Девушки в артистической уборной перешептывались: у пылкой графини был якобы роман с каким-то кинопродюсером. И сейчас, когда Агнес Эстерхази и Имре Кальман стояли в дверях ложи, я могла себе представить следующий разговор между ними. «Поздно, Агнес», — говорит Кальман. «Но я люблю тебя, Имре», — возражает ему графиня. «Я не смогу забыть измену», — стоит на своем Кальман.
Разумеется, диалог этот выстроился лишь в моем воображении: ведь они стояли так далеко от меня, к тому же разговаривали по-венгерски. И все же душа моя ликовала. Никто не способен был поколебать мой оптимизм, даже сам Кальман, который после моего выступления появился за кулисами.
Я чувствовала: мои реплики удались с такой легкостью, с таким задором, что вызвали радостный отклик даже у моего партнера Ганса Мозера.
— Хорошо я провела свою роль? — спросила я Кальмана.
— Хорошо? Да вы были великолепны, дитя мое!
— А вы, маэстро? Вы довольны?
— Нет. Я никогда не бываю доволен.
— Но ведь публика так аплодировала, что потолок едва не рухнул. Завтра об этом напишут в газетах.
Я не могла понять, отчего он так мрачно настроен, когда публика надрывается от криков, выражая свой восторг.
— В газетах меня обольют грязью, — хмуро проговорил Кальман.
— Ну, а если отзывы будут хорошие, тогда-то вы порадуетесь, маэстро?
Поздравляя меня с моим ничтожным успехом, он радовался точно ребенок долгожданному подарку. Теперь же вел себя так, будто его одолевали дурные предчувствия.
— Ни за что! — проворчал он. — Хоть бы и вправду обрушился потолок, я никогда не буду собой доволен.
Я не приняла его слова всерьез. Его мрачное настроение казалось мне рисовкой, капризом великого человека, избалованного славой. Впрочем, мне некогда было об этом раздумывать. Я прикидывала про себя так и этак, и по всем моим расчетам выходило, что Имре Кальман будет отмечать этот праздничный вечер не с красавицей графиней. Я наспех разгримировалась и заняла пост внизу у двери в привратницкую. Театральный вестибюль был залит светом, я же скромно стояла в тени. Мимо меня пробежали к выходу сперва хористки, затем статисты. Со стороны зрительного зала по-прежнему доносились аплодисменты, выкрики, публика требовала на сцену Мозера, Риту Георг, Губерта Маришку и Имре Кальмана.
Прошло не меньше четверти часа, прежде чем они появились: Ганс Мозер, Губерт Маришка, Рита Георг, Агнес Эстерхази. Прелестная графиня блистала в своей горностаевой накидке, а подле нее шел Имре Кальман.
Из всей компании я видела лишь их двоих. Но ни он, ни она не заметили меня у привратницкой. Слышно было, как у подъезда с шумом распахнулась, затем захлопнулась дверца автомобиля. Потом к выходу из театра подкатила другая машина — для матери и сестер Кальмана. Дверца захлопнулась, машина отъехала.
Дождь лил не переставая. В отчаянии стояла я у театрального подъезда.
— Тетушка Пепи, — жалобно взмолилась я, — не найдется ли у вас зонтика?
— Как не найтись, конечно, найдется, да ведь он мне самой надобен. Неужто вы вообразили, барышня, будто маэстро Кальман пожелает отпраздновать премьеру с вами?
Эти слова принадлежат влюбленной героине «Принцессы цирка». Их вполне можно было отнести и ко мне, хотя я вовсе не ощущала себя опереточной героиней после первой сценической премьеры.